— Так это была ты? — изумилась Надя. — А мы с Серёжей думали на тётушку Клару. Она у нас была с большой причудинкой.

Губы Мартыновой болезненно дёрнулись:

— Боже мой, как давно это было. Словно на дне волшебного колодца с чистой водой. Ты хоть понимаешь, что прошлое больше никогда не вернётся?

— Серёжа пропал, — без всякой связи сказала Надя.

— Знаю. Мой жених тоже пропал прошлой весной. На работу наниматься пошёл на Путиловский завод и больше не вернулся. Он был инженером. А я торгую селёдкой на Кузнечном рынке в двух шагах отсюда. Грязно, но зато сыта, одета и обута. — Она шевельнула ногой в стоптанном, но крепком ботинке. — А ты чем перебиваешься?

Надя пожала плечами:

— Чем придётся. Меняла вещи, пока были. Потом Серёжины сослуживцы устроили санитаркой в больницу. Паёк, правда, крошечный, но дают регулярно. И доктор у нас хороший — однокурсник Серёжи. Всегда помогает, чем может. Недавно, представь, подарил мне баночку настоящего мёда! Кстати, давай чай пить!

Надя вскочила за чашками, но Мартынова резко покачала головой:

— Не буду чай. Я ведь к тебе по делу заглянула.

— По делу?

У Нади в груди ворохнулось предчувствие беды. Впрочем, в последние годы оно сопровождало её ежеминутно.

Мартынова подняла брови, как умела это делать в гимназии. Тогда от такой мимики к её ногам упали бы дивизии во главе с генералами, а нынче лишь собрались морщинки кожи у переносицы:

— Я вчера вечером встретила твою подругу Прокудину. Она просила передать, что для тебя есть новости. И если я окажусь рядом, то попросить тебя зайти.

— Про Серёжу? — Надя сцепила задрожавшие руки. — Конечно, про Серёжу! У Прокудиной муж из Гельсингфорса, наверняка Серёжа передал через них весточку с той стороны.

— Чего не знаю, того не знаю. — Мартынова встала. — Моё дело передать. Жаль, что у тебя нет папирос. Пошла торговать селёдкой, на неё сейчас самый спрос. Оревуар, Колосова.

На прощание она крепко, до боли, сжала Наде запястье:

— А правда, мы дёшево своего царя продали? Я так вообще его на ржавую селёдку поменяла. Эх, знать бы наперёд, как оно обернётся!

Мартынова ушла, а Надя побежала на Староневский проспект, дабы узнать от Прокудиной, что та навсегда уезжает из России и хочет оставить подруге на память старую лисью шубку, которая не влезает в чемодан, и свою фотографическую карточку с трогательной надписью: «О, где вы, годы золотые?» На обратном пути её ограбили, отобрали шубку и чуть не убили, и теперь Надя подумала, что надобно заставить себя встать и пойти поблагодарить спасшую её девушку с чудесным именем Фаина.

* * *

Хроническая усталость давала знать о себе противной тошнотой и колотьём в правом подреберье, на которое Ольга Петровна старалась не обращать внимания. От регулярного переутомления давило виски и окончательно село зрение. Заметив, что она щурится, Савелий Кожухов посоветовал обратиться к коменданту и выбрать на складе подходящие очки. Откуда у коменданта очки, да ещё дамские, Ольга Петровна предпочла не гадать и на склад не пошла. Вскользь подумала, что хорошо бы сделать на глаза примочки спитым чаем, но дальше мысли дело не пошло. И чай она не станет заваривать, и времени нет прохлаждаться на отдыхе.

Экстренные совещания шли одно за другим, плавно перетекая на ночные часы. В марте в Москве был создан Третий интернационал, председателем исполкома которого по предложению Ленина стал Зиновьев. У нового исполкома ещё не сформировалось ни штатов, ни канцелярии, и часть работы перевалили отделу товарища Кожухова.

Пишбарышни едва успевали печатать пачки документов и директив. Что ни день — Москва прислала новые указы и декреты, которые с бешеной активностью генерировал Центральный Комитет партии большевиков под руководством товарища Ульянова-Ленина. Советская власть беспомощно барахталась в неразберихе. Интервенты сжимали кольцо вокруг Петрограда. Разгул бандитизма подхлёстывали голод и продразвёрстка. Порой казалось — ещё чуть-чуть, и Россия развалится на кровавые ошмётки.

Резким движением Ольга Петровна отодвинула стакан в жестяном подстаканнике, мельком отметив, что серебряная посуда из дворцового буфета постепенно исчезает в карманах революционных посетителей Петросовета. Надо будет посоветовать сделать отдельную столовую для руководства отдела, иначе скоро придётся есть деревянными ложками из оловянных тарелок.

Сегодня днём вместе с товарищем Кожуховым довелось принимать группу коммунистов из Франции. Человек десять, в мягких кашемировых пальто и отменной обуви, начищенной до блеска. От одних туфелек Ольга Петровна не могла оторвать глаз и всё время косилась, рассматривая то низкий каблучок-бутылочку, то кожаную перетяжку посреди носка, зрительно уменьшающую размер ноги. У каждого из гостей в петлице рдел красный бант.

Французы смотрели вокруг широко распахнутыми глазами, в которых отражались то ли восхищение, то ли ужас. Второго, наверное, больше. Кожухов в расстёгнутом кожаном пальто, с папироской в руке, явно позировал:

— Что о нас говорят за границей?

— Говорят, что большевизм — это бандитизм, — сильно грассируя, откликнулся кто-то из группы.

Кожухов не дрогнул:

— Не без этого. Французы как никто должны понимать, что революция не делается в белых перчатках. Разве не вы изобрели гильотину для отсечения непокорных голов? Кажется, во время Французской революции сей аппарат не простаивал? — Ребром ладони Кожухов изобразил поступательное движение лезвия к шее осуждённого. — Для подавления бешеного сопротивления буржуазии и тёмных народных масс мы обязаны быть жестокими и беспощадными. Ещё пятого сентября восемнадцатого года Совет народных комиссаров издал Указ о начале красного террора. — Рука Кожухова сжалась в кулак. — Теперь террор из побочного эффекта в деле строительства нового строя превратился в государственную политику. Враги должны уяснить, что до полной победы мирового коммунизма их будут бить, стрелять и вешать, пока окончательно не уничтожат или перекуют в большевистском горниле.

Ольга Петровна увидела, как одна из француженок побледнела и схватилась за горло, словно бы над её головой закачалась петля виселицы.

— Я слышала, что господин Зиновьев обещал кормить зверей мясом буржуев, — француженка щёлкнула пальцами, — я понимаю, что это метафора, но, согласитесь, звучит устрашающе.

— А пусть боятся! — Савелий Кожухов иронично скривился. — Можете сказать своим товарищам, что в Советской России даже страх поставлен на службу революции.

Кратко и жёстко он обрисовал текущую ситуацию: с начала семнадцатого года население Петрограда сократилось втрое, город испытывает продовольственный и топливный голод. Заводы стоят, железнодорожный транспорт в критическом состоянии, крестьяне бешено сопротивляются выемке хлеба, именуемой продразвёрсткой. РСФСР буквально лежит в руинах. Из бывшей Российской империи вышли территории Польши, Финляндии, Латвии, Литвы, Эстонии, Западной Украины, Западной Белоруссии и Бессарабии. Разрушены шахты и рудники. Чтобы прокормиться, население городов