веских причин. Во-первых, он глава Афин. Если Спарта снова начнет войну, без него государству не обойтись. Во-вторых, основная задача выполнена: Боспор теперь — зона афинского влияния, а во главе конфедерации боспорских городов стоит Спарток, доказавший свою преданность с мечом в руке.

Кроме того, с окончанием боевых действий эпибаты расслабились. Начались пьянки и драки в лупанариях. От праздности афиняне крутили романы с горожанками. Все чаще в гавань приходили женщины, подолгу стояли на моле, переговариваясь с матросами и гребцами.

И еще… Он начал по ночам вспоминать Аспасию: ее темные карийские глаза, тонкие запястья и то место на шее, в которое — когда ты проводишь ладонью по затылку, пропуская волосы между пальцами, задевая мизинцем упругое розовое ухо, и откидываешь их бверх — так и хочется впиться зубами.

Большинство эпибатов восприняли новость с радостью — многих дома ждала семья. Те, кто по неосторожности потерял сердце в Пантикапее, просили Перикла оставить их эпойками.

— Хорошо, — сказал он. — Кто знает, возможно, мне придется прийти сюда снова. Я хочу быть уверен, что мне есть на кого положиться.

Архонты выделили из казны средства в уплату гиероскопам за гадание, а также на покупку животных для жертвоприношения Аполлону и Афродите как покровителям моряков. Просмолка триер проходила в авральном режиме — днем и ночью.

В день отплытия эскадры на молу было не протолкнуться. Казалось, весь город высыпал провожать афинян. Перикл произнес прощальную речь, стоя на перевернутой лодке, по-сле чего Спарток от имени полиса преподнес ему блюдо из позолоченной бронзы с благодарственной надписью.

Вскоре над кильватером флагмана заметались чайки. Сова на парусе с прежней строгостью смотрела перед собой, будто давала понять оставшимся на берегу, что отлучается ненадолго — и не вздумайте мне тут забаловать…

На рассвете следующего дня Аполлодор вывел коня с акрополя. Закутавшись с головой в гиматий, чтобы его не узнал какой-нибудь ранний прохожий, он поскакал в гавань. Город — мирный и разнеженный — прильнул к проливу каменными губами, словно изнемогая от жажды.

Паромщики еще спали — под шкурами прямо в привязанных к причалу лодках. Эпактриды синдов выделялись ярко-синим цветом. Пока в проливе хозяйничала афинская эскадра, многие пираты поменяли свой лихой промысел на мирный заработок гребца по найму.

Он специально искал синда: плохо говорящий по-гречески паромщик будет работать молча, да и в храм Аполлона Врача пираты не ходят. Аполлодор хотел проникнуть в Фанагорию инкогнито.

Когда лодка вышла на траверз оконечности мыса, паромщик поставил парус.

В Фанагории шпион не скрывал лица, а к вечеру уже сидел в доме главы местного фиаса Аполлона Врача. За беседой, во время которой было выпито немало фасосского вина, оба нашли общий язык.

Аполлодор узнал, что басилевс синдов Даиферн сейчас не в Синдской Гавани, а где-то за плавнями к востоку от Фанагории, в Фианнейской земле. Бодается с соседями — не то меотами, не то сираками.

Фанагориец дал ему коня, а также выделил двух крепких адептов для помощи в дороге. Утром следующего дня всадники вышли из Восточных ворот и направились в степь.

Шли вдоль главного русла Антикита. Протоки между островами пересекали по гатям, иногда по колено в воде, иногда вплавь. Заболоченные озера обходили стороной.

На твердую землю выбрались мокрые и грязные, долго сушили одежду у костра, гадая, смотрят за ними синды или нет. Убедились, что смотрят, когда в обгоревшее бревно рядом с одним из проводников вонзилась стрела.

Синды выросли словно из-под земли. Кафтаны, анаксариды, войлочные шапки, гориты — внешне они мало чем отличались от сколотов. Разве что с пояса вместо короткого акинака свисал длинный меч без перекрестия.

Аполлодор торопливо напялил на лоб вышитую золотыми лавровыми листьями и пальметтами повязку. Пока спутников обыскивали, он вытягивал перед собой статуэтку Аполлона.

Сотник спешился. Аполлодор покосился на лошадь, к ленчику которой с обеих сторон были подвешены человеческие головы.

"Свежие", — с содроганием подумал он.

Подойдя к жрецу, синд бесцеремонно сорвал с него повязку, выхватил из рук оберег, после чего на плохом греческом спросил:

— Куда?

— К Даиферну, — ответил Аполлодор, стараясь унять дрожь в коленях.

Оружие и личные вещи у них отобрали, но коней оставили.

Вскоре впереди показалось стойбище синдов. Гостей провели мимо кучи обезглавленных трупов, над которой роились мухи. Усадили в кибитку, накормили вареной бараниной, дали мех с иппакой[216] и кинули несколько набитых конским волосом подушек для отдыха.

Аполлодора пригласили в шатер под вечер. Даиферн вытирал руки о край парчового кафтана. Он молча указал пантикапейцу на место перед собой. Пододвинул миску с изюмом.

— Я тебе подарок вез… — виновато сказал Аполлодор, не решаясь обвинить дружинников басилевса в грубости.

Даиферн щелкнул пальцами. Когда раб внес вещи жреца, он сделал щедрый жест рукой:

— Забирай!

Аполлодор оценил ход: гость еще не рассказал о цели визита, а уже оказался в должниках. И протянул хозяину мошну с кизикинами.

Взвесив ее на ладони, басилевс спросил:

— С чем пришел?

— Ищу дружбы синдов.

— У нас с Пантикапеем мир, — удивился Даиферн. — Архонты хорошо платят за зерно.

— Платили, — уточнил Аполлодор. — Теперь не будут.

— Как так?

— Вернее, будут, но не деньгами. Спарток хочет закупать в Афинах еще больше товаров, чем раньше — ткани, посуду, оружие… Вы ему — зерно, а он — вам все это в обмен. Про драхмы и кизикины можешь забыть.

Он кивнул на мошну:

— Это последние.

— Что? — взревел басилевс. — А чем я буду расплачиваться в Танаисе за рабов? Греческими горшками? Мне своего серебра едва-едва на чекан двух номиналов хватает. Так синдские оболы — не кизикины, не везде принимаются.

— Вот я и говорю, — вкрадчиво заметил Аполлодор, — Спарток тебя ни во что не ставит. С каких это пор фракийцы диктуют условия синдам?

Даиферн побледнел и выругался. По тому, как раб у выхода вжался в пол, пантикапеец понял, что прозвучало страшное оскорбление.

Справившись с чувствами, басилевс сказал:

— Ты не просто так пришел. Тебе какая выгода?

— Убрать