— Как?

— Это моя забота.

— Что хочешь от меня? — грубо перебил синд.

— Для начала взять Парфений. Убьешь сразу двух зайцев: грекам перекроешь выход в Меотиду, а сколотам — путь в Ахиллий. Вся степь за Антикитом станет твоей. Ну, и пограбишь в городе… Мы тебе мешать не будем.

— Что взамен?

— Продажа зерна фиасу Кибелы. У нас есть и деньги, и эмпории… Введем на Боспоре единый номинал для чеканов, тогда синдское серебро будет в ходу по всему Понту…

— Считай, что договорились, — решительно заявил Даиферн. — Ударю, когда соберу силы в кулак. Жди!

Аполлодор отправился в обратный путь. Следом катилась арба с подарками. На груде бобровых шкур сидела девочка-меотка — совсем ребенок, которую жрец выпросил у басилевса для личных утех.

Спарток и Миртия начали тайно встречаться. Она приходила после захода солнца. Легкими шагами пересекала теменос, взбегала по ступеням флигеля.

Конечно, эти посещения совершались с одобрения Фило-патры. Формально элевтера выполняла поручения фиаса Афродиты Апатуры: относила письма, на словах передавала просьбы, приглашения на ритуалы, иногда просто сопровождала гиеродула, который нёс подарки — амфору вина, пиксиду с медовыми сотами, рулон ткани…

Гиеродул возвращался, а она оставалась. Разговоры ни о чем, смех, прикосновения, ритон переходит из рук в руки. Вот они уже пьют друг у друга с губ, заливая хитоны, срывая одежду, едва успевают добежать до ложа… Поцелуи, нежные укусы, боль, радость, страсть…

Утром она покидала флигель, накинув на голову край пеплоса, не узнанная в деловой суете.

Хитрая Филопатра прекрасно видела, какими восторженными глазами одрис смотрит на Миртию.

И учила ее:

— Знаю, трудно держать себя в руках. Взгляд любимого мужчины прожигает насквозь, доставая до сердца и… еще глубже. Не позволяй потоку чувств увлекать тебя туда, где ты теряешь голову. Ты не просто влюбленная женщина, а элевтера, поэтому в первую очередь должна думать о благе храма. Отдавая — забирай. Подчиняясь — властвуй. Падая — поднимайся над ним и веди его так, чтобы он этого не замечал. Иначе станешь просто одной из многих. Игрушкой… Тогда все зря. Тебе ясно?

Миртия с пониманием кивала.

Спарток был без ума от нее, а она умело играла его чувствами. Обжигала страстью, но тут же задумчиво отворачивалась, сосредоточенно хмурилась — словно вела внутренний диалог с богиней. Он нервничал, не понимая причин смены настроения. Провожая, уже хотел, чтобы она вернулась. Часто думал о ней, ревновал к городским богачам, которые несли в храм Афродиты деньги и подарки.

Как-то раз она спросила:

— Почему брат не убил тебя? Ты дважды оказался в его руках, но остался жив.

Он чистосердечно признался:

— Из-за сестры.

Миртия распахнула глаза, заинтригованная неожиданным поворотом дела.

— Как ее зовут?

— Бессула. В детстве мы ладили — все трое. А однажды забрались на дерево, расселись на ветвях и болтаем. Вдруг мы с Ситалком поругались, уже не помню, из-за чего, стали пинаться ногами… Я чуть не свалился… А высоко сидели — точно сломал бы шею. Тогда сестра заставила нас поклясться, что ни один из нас не прольет кровь другого.

— Как ей удалось?

— Сказала, что, если это случится, она станет оборотнем и ночью покусает виновника. Мы испугались, поэтому сразу согласились. Вот с тех пор клятва держит нас за сердце.

Элевтера улыбнулась:

— Вы все еще боитесь оборотней?

Спарток смутился:

— Сейчас — нет. Бессула было старшей из нас, мы ей верили… Когда Терес отправил ее в Скифию, чтобы отдать в жены басилевсу Ариапифу, она перед отъездом потребовала подтвердить клятву. Уж так просила — со слезами на глазах. Словно чувствовала, что отцу долго не жить. Нам ее жалко стало — мы снова согласились.

Одрис отвернулся, лицо посерело.

Миртия потерлась щекой о его плечо.

— Что тебя тревожит, мой властелин?

Он процедил сквозь зубы:

— О брате думаю… Даже не знаю, готов ли я к милосердию. После всей этой крови…

В другой раз, когда оба пытались отдышаться, раскинувшись на ложе, меотка сказала, кусая губы:

— Говорят, ты женат.

— Да.

— Дети есть?

— Сын. Севт.

— Расскажи про нее… Какая она?

Он пожал плечами:

— Фракийка.

— Нет, — Миртия навалилась на него грудью, впилась взглядом, — волосы, глаза, фигура… Я хочу знать все.

Спарток отстранился:

— Неважно! Сейчас у меня есть только ты.

Еще мгновение — и он впился в ее губы…

Землю они осматривали вместе. Долго скакали по направлению к Меотиде. Пробирались по заросшим шибляком лощинам, поднимались на склоны холмов с проплешинами белого песка, миновали большое распаханное поле, на краю которого чернели обгоревшие камни.

— Поместье Кизика, — сказал Спарток, показывая на следы пожарища.

— А сейчас чьё? — игриво спросила Миртия.

— Твоё, — одрис улыбнулся.

Она со смехом ударила коня пятками.

Дальше были большие черные лужи с соляными краями, бурые пустоши, покрытые засохшей растрескавшейся грязью, словно черепками битой посуды. Потом овраг, окаймленное камышом озерцо, опять пашня, и вот за холмами открылось море.

Оба стояли рядом, держа коней под уздцы. Подставив лица теплому ветру. Далеко внизу, у кромки прибоя, суетились рыбаки, выгружая улов. Горбатый мыс грел под солнцем коричневые бока в оправе из молочных бурунов.

— Ты, знаешь, — сказал Спарток, — я давно хотел тебя спросить. Тогда, в подземелье, во время мистерии… распятый мальчик… его точно распяли?

Миртия снисходительно улыбнулась:

— Нет, конечно, он — сын одного из актеров. Ты действительно поверил?

Спарток хмыкнул. Потом обнял Миртию за талию, ощущая своим бедром тепло ее бедра. Перенес руку на живот, но не выдержал — ладонь скользнула выше, пока не уперлась в тяжелую грудь. Почувствовал, как меотка глубоко задышала. Дальше — вспышка, горячая волна, беспамятство. Он повалил ее в траву… Кони спокойно срывали губами перья ковыля, не обращая внимания на сплетающиеся рядом тела.

Обратно возвращались усталые и счастливые. Теперь Спарток мог считать