Итак, писем не взяли, сочувственного разговора не было. Сотрудники полпредства в точности следовали указанию Сталина. По всей вероятности, надеялись, что жена Тельмана все поймет и перестанет обивать пороги в полпредстве. Но та проявила упорство и настойчивость и вновь появилась там 22 ноября. На этот раз Роза конкретно просила о материальной помощи, так как она «не имеет абсолютно никаких средств существования». И «снова Кобулов, беседовавший с ней, ответил, что ничем помочь не можем»{400}.

Этот эпизод характерен для поведения советских дипломатов. Опасение что-либо сделать без одобрения Центра или вопреки инструкциям перевесило желание (если оно, конечно, вообще присутствовало) поступить порядочно по отношению к супруге антифашиста и коммунистического вождя Германии. Шкварцев, Кобулов и Павлов исходили из того, что теперь не Тельман, а Гитлер – большой друг Советского Союза и проявление элементарного внимания к находившемуся в заточении лидеру КПГ и его супруге может дорого им обойтись. Конечно, они понимали, что в полпредство пришла не самозванка, а настоящая Роза Тельман, проверить это не составляло никакого труда. Но удобнее было сделать вид, что они в этом сомневаются, и докладывать: «…женщина, назвавшаяся женой Тельмана…»

Этот поступок можно квалифицировать как подлость, продиктованную политической целесообразностью. В случае огласки последствия могли быть нежелательными, пострадал бы имидж СССР как государства, отстаивавшего интересы мирового коммунистического движения. Примечательно, что Молотов одернул Шкварцева и его подчиненных, предложив своего рода паллиатив. «Вы поступили неправильно с женщиной – Розой Тельман. Если она вновь придет в полпредство или Вы сможете ее найти, передайте для Тельмана две тысячи марок. Писем не берите. Результаты сообщите. Молотов»{401}.

Это было фактическим признанием того, что Роза – действительно жена Эрнста Тельмана и ей следует материально помогать, чтобы избежать скандала. Однако никакие контакты с вождем КПГ на официальном уровне не предусматривались. «Писем не берите»! Незачем было раздражать нацистов из-за человека, который возглавлял практически уже полностью уничтоженную партию.

Раз руководство признало в «женщине, назвавшейся Розой Тельман» Розу Тельман, значит, признало и полпредство. Кобулов с Павловым сокрушались в связи с тем, что не спросили ее адрес, однако смогли получить его в городском справочном бюро. Дипломаты выполнили указание и передали деньги. «Я гордился тем, – вспоминал Павлов, – что советские люди, как всегда, показали себя и в этом случае верными своему интернациональному долгу»{402}.

Характер советско-германских отношений проявлялся в различных вопросах. Не упустим и такой момент, как удовлетворение охотничьей страсти Риббентропа. Когда он захотел поохотиться в районе Сколе, в Львовской области, его пожелание было удовлетворено. Молотов ответил, что «он обеспечит г. Риббентропу, если он пожелает, в любое время охоту в районе Сколе»{403}.

Вместе с тем двусторонние отношения отнюдь не являлись безоблачными, и публичные заверения в дружбе и взаимной верности далеко не всегда отражали истинное положение вещей. И в Германии, и в СССР не сомневались, что рано или поздно «медовый месяц» завершится и столкновение двух колоссов станет неизбежным. Как любил говорить российский военный и политический деятель позднейшего периода, «два пернатых в одной берлоге не живут».

В этой связи существенно возрастала роль советского полпредства в Берлине: необходимо было доводить до сведения Центра истинные намерения гитлеровской верхушки. К сожалению, дипломатов, способных поддерживать контакты, собирать важную информацию, грамотно ее анализировать, оставалось немного.

Алексей Шкварцев не принадлежал к числу квалифицированных дипломатов. Бывший ученый-текстильщик не владел немецким языком, толком не умел поддерживать контакты и в первую очередь демонстрировал свою преданность идеалам советского режима. Выражалось это по-разному, например, в постоянных проверках сотрудников полпредства на предмет «идейности» и в поощрении доносительства.

Он был осведомлен об увольнении Астахова и догадывался, что ждет бывшего поверенного в делах. В Советском Союзе все происходило по хорошо отработанной схеме: снятие с должности, перевод на другую работу, арест, лагерь или расстрел. Поэтому в донесениях в Центр полпред не ленился прямо или косвенно напоминать о своем отрицательном отношении к Астахову, а также к его супруге.

Шкварцев обследовал кабинет Астахова (заодно и Мерекалова) в надежде обнаружить улики, компрометирующие его предшественников. Эти старания были вознаграждены. Он доложил в НКИД «о наличии в делах Мерекалова и Астахова порнографической и черносотенной литературы»{404}. Под «порнографической литературой» чиновник, воспитанный в духе советского ханжества, мог подразумевать все что угодно. Рекламу женского белья, например, в иллюстрированных журналах. Под категорию «черносотенных» могли подойти эмигрантские издания, которые полпред и поверенный в делах использовали для работы.

Причинить вред Мерекалову новый полпред не мог. Тот был членом Верховного Совета СССР и к тому же пользовался расположением Сталина. Ну а топтать уже уволенного и беззащитного Астахова было делом несложным и безопасным.

В полпредстве еще оставалась жена Астахова. Поскольку считалось, что муж отбыл в короткую командировку, она ждала его возвращения. Наверное, думала, что он съездит в Москву и вернется обласканный начальством (какое дело провернул!), а вышло по-иному. Уехал и не вернулся, в то время это могло означать все что угодно, самое страшное… Можно представить, в каком она находилась состоянии. Естественно, пыталась поговорить с дипломатами, прибывшими из Москвы. Но Шкварцев и его коллеги опасались, что общение с супругой Астахова может им повредить. Хотя по-человечески разве не следовало ее приободрить и поддержать?

Возможно, взволнованная женщина была наслышана о характере полпреда и поэтому обратилась за разъяснениями не к нему, а к первому секретарю Павлову. Сделала это 3 сентября, сразу в день приезда в Берлин новых руководителей миссии. Очевидно, предположила, что первый секретарь окажется не черствым человеком и поделится какими-то сведениями. Но на беду, звонок раздался в то время, когда молодой дипломат беседовал со Шкварцевым и от общения с супругой потенциального врага народа он, разумеется, отказался. По указанию Шкварцева Павлов составил отчет (секретный), который должен был обезопасить его от наветов со стороны коллег:

В 7 часов вечера мне позвонила Астахова, с которой я совершенно незнаком. Она приглашала меня зайти к ней на квартиру послушать радио. Я отказался и предложил Астаховой зайти в кабинет полпреда, где я в то время находился, и сообщить мне то, что она желает. Но Астахова не явилась, позвонив еще раз, когда в кабинете меня уже не было. Подошедший к телефону т. Шкварцев ответил, что в кабинете меня нет{405}.

Вряд ли Астахова приглашала «послушать радио» – конечно, ее интересовала только судьба мужа.

Инспектируя полпредство, глава миссии рапортовал в Центр о сотрудниках, которые, с его точки зрения, вели себя неподобающим образом. В консульском отделе Шкварцеву пришелся не по вкусу секретарь отдела Глебский, и он тут же сообщил в Москву: «Тов. Глебский в Германии уже полтора года, говорит по-немецки, с посетителями держит себя недостаточно солидно, не так как бы полагалось работнику нашего полпредства»{406}. В подобном контексте даже факт владения Глебским немецким языком вызывал подозрения, ведь именно это позволяло секретарю