Я говорю:

― Лучше останься еще на несколько дней, чтобы не сомневаться.

Тео смеется.

― Можешь не выкручивать мне руки — готовить на твоей кухне в сто раз веселее, чем на моей. Не говоря уже о том, чтобы спать на анатомическом матрасе с эффектом памяти.

В моей груди разливается тепло. Я чувствую нелепое облегчение, как будто мне только что отсрочили казнь. Тео останется еще на несколько дней… может быть, даже на неделю. Мое настроение поднимается, и я вижу, как моя улыбка отражается на лице Риза.

― Фантастика! ― говорит мой брат. ― В доме даже пахнет лучше — я сразу понял, как только вошел, что здесь живет девушка. Ты когда-нибудь замечал, что, когда в доме одни мужчины, пахнет мочой и тестостероном?

― В нашем доме не пахнет мочой, ― говорю я, обидевшись. ― За исключением твоей ванной.

Риз пожимает плечами.

― Все равно с Тео в нем пахнет лучше.

С этим я не могу спорить.

После ужина папа разжигает костер, чтобы мы могли снова приготовить печенье с зефиром. Благодаря сказочным огонькам, цветущему фиолетовому железному дереву и искрам от костра, взметающимся вверх, задний двор выглядит почти волшебным.

Риз достает свою гитару и настраивает ее.

― Почему бы тебе не взять свою, Салли?

― Я уже сто лет не играл.

― И что? Переживаешь, что потерял все свои мозоли?

Тео мягко говорит:

― Я бы хотела послушать, как ты играешь.

Свет костра ласкает ее лицо, делая кожу золотистой, а глаза ― сине-зелеными.

Я не могу отказать ей в просьбе. В самом деле, судя по тому, как она выглядит в этот момент, я бы, наверное, подписал дарственную на дом.

― Ну, если ты просишь…

― Ожидаемо, ― фыркает мой брат.

Когда возвращаюсь с гитарой, я в шоке вижу, что папа принес свою из домика у бассейна. Не помню, когда я в последний раз видел гитару в его руках. Ему требуется гораздо больше времени, чем Ризу, чтобы натянуть струны, но, когда он заканчивает, ноты получаются насыщенными, мягкими и идеально звучащими.

Он перебирает аккорды Golden Years. Риз подхватывает рифф. Я присоединяюсь, сначала тихонько, струны больно впиваются в кончики пальцев, потому что Риз прав, я утратил свои мозоли.

Мой отец поет куплет, его голос низкий, грубый и хриплый. Риз присоединяется к припеву. Ко второму куплету мои пальцы уже не кажутся такими неуклюжими. Гитара снова становится похожа на старого друга, а мои руки приспосабливаются к хорошо знакомой им форме.

Хворост вспыхивает, в воздухе витает запах дыма, искр и жженого сахара. Глаза Тео светятся. После работы она переоделась в такой топ, какой, наверное, носят доярки, ― свободный, белый и ворсистый. Ее темная коса свисает через одно голое плечо, а волосы вьются вокруг лица.

― Давай, ― говорит Тео мой отец. ― Ты должна знать эту песню, присоединяйся.

Она качает головой.

― Я не умею петь.

― Врешь, ― говорю я. ― Ты любишь петь.

Ее глаза расширяются, она сжимает губы, словно из них может случайно вырваться песня, и еще сильнее качает головой.

― Я ужасно пою.

― Ты не можешь петь хуже меня, ― уговаривает Риз. ― Давай, послушаем!

― Мы будем играть громко, ― говорит мой папа, сильнее ударяя по струнам. ― Мы тебя даже не услышим.

Подмигивая Тео, я говорю:

― Я уже слышал тебя в душе…

Тео снова краснеет, но при этом улыбается. Она не может долго сопротивляться нашему давлению и тяге подпевать Дэвиду Боуи.

Риз поет припев очень громко и очень не в такт. Тео, смеясь, присоединяется, сначала тихо, но постепенно ее голос крепнет, когда она видит, что ее никто не осуждает.

Ее пение — мягкое, мелодичное и протяжное, такое же успокаивающее, как и ее голос, которым она говорит. Она никогда не выиграет конкурс «Американский идол», но ее исполнение странно сочетается с грубым рыком моего отца и полным энтузиазма тенором Риза. Вскоре я тоже начинаю петь, чего почти никогда не делаю, но сегодня это кажется правильным.

Сегодняшний вечер кажется мне идеальным, таким, будто все в нашей жизни будет хорошо, таких ощущений я не испытывал уже очень давно.

Обычно я чувствую страх и давление. Обычно чувствую, что в моих внутренностях образовалась дыра, которую невозможно заполнить.

Тео не может заменить мне маму. Но каким-то образом она уравновешивает нас, позволяет нам быть похожими на тех, кем мы были раньше. Она — центр, вокруг которого мы можем вращаться. Причина быть здесь вместе, чувствовать себя счастливыми и живыми, хотя бы на одну ночь.

Я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я не хочу, чтобы она возвращалась домой, потому что тогда чары разрушатся, и я стану таким, каким был раньше. Все будет как прежде.

По крайней мере, до тех пор, пока не будет заключена сделка с Ангусом.

Тогда все изменится навсегда.

Вместо того чтобы разориться и прозябать, я буду обеспечен. У моего отца будет страховка, и ему не придется устраиваться на стройку со своими дегенеративными тюремными дружками. Я смогу позволить себе отправить его на реабилитацию, если, конечно, он согласится. И Ризу не придется браться за любую дерьмовую работу, которая ему попадется, он сможет играть характерные роли в инди-фильмах или театральных постановках, или даже попробовать написать сценарий, о чем он постоянно говорит.

Это те мечты, которые двигали мной на протяжении многих лет. Но сейчас, когда так близок к этому, я не чувствую прежней уверенности.

Может быть, это потому, что отношения с Тео складываются не так, как я ожидал. Мои планы уже так сильно изменились… я больше не могу ясно видеть, чем все это закончится.

Я смотрю на Тео через огонь и начинаю беспокоиться, что это неизбежно: мне придется выбирать между тем, чтобы причинить ей боль и спасти свою семью. Потому что, если я чему-то и научился, так это тому, что нельзя получить все, что хочешь. Всегда придется идти на компромисс.

Меня не устраивает ни один из этих вариантов, я не могу причинить ей боль, и я не могу подвести отца и брата. Они зависят от меня. Я единственный, кто может все исправить.

А это значит, что я должен сделать так, чтобы все получилось.

Каким-то образом я должен справиться.

Риз ловит мой взгляд. Я не видел его три месяца,