деятельности, которые суфии считают «дозволенными», — пиров: «Они распевают прекрасные песни и любовные гимны, танцуя все вместе. Некоторые из них рвут на себе одежду под воздействием исполняемых стихов и развратных прикосновений… Многие из них падают на пол во время танца». Они говорят, что эти вопли и разрывание одежд подогреваются божественной любовью. Но, по мнению Йуханны ал-Асада, все это подогревается избытком поглощаемой пищи: «Каждый ест столько, что хватит на троих». (Ибн Халдун к тому же находил, что неумеренность в ублажении чрева ведет к неумеренности в сексе.) В заключение он описывает сексуальную распущенность, которую демонстрировали суфийские наставники с учениками, приглашенные на свадьбу в дом к кому-нибудь из ученых и почтенных граждан Феса[451].

Такое поведение особенно огорчало нашего автора потому, что в былые века суфийское движение привлекало людей, отмеченных святостью, красноречием и ученостью. Ведь много лет назад, будучи посланником своего дяди, он преподнес горному вождю в Высоком Атласе книгу о суфийских святых Магриба. Теперь, в «Географии», он повествует об основателях учения и видных суфиях прежних веков как о людях «великих достоинств», например об ал-Харисе ибн Асад ал-Мухасиби, написавшем «прекрасный труд» в начале IX века. Ибн Халдун посвятил много страниц в «Мукаддиме» описанию и оценке суфийских учений и мистицизма, но Йуханна ал-Асад сосредоточивает свой краткий очерк на отношении суфийских наставников к знатокам права, факихам. Он рассказывает историю — возможно, просто архетипическое предание о святом — про безымянного суфия, на которого, со всеми его многочисленными учениками, законоведы донесли халифу. Судьи приговорили их к смерти как еретиков, но суфий попросил халифа разрешить ему публично поспорить с законоведами. Он так хорошо проповедовал и рассуждал, опираясь на Коран, что халиф разрыдался и примкнул к нему. Суфиев освободили, и халиф стал поддерживать священный труд их главы, основывавшего общины (рибаты) для молитвы и духовного совершенствования[452].

Великим примирителем суфиев с факихами был ал-Газали (ум. 505/1111), «человек высочайших способностей во всех науках». И в «Географии», и в «Знаменитых мужах» Йуханна ал-Асад рассказывает драматическую историю ал-Газали: как он преподавал юриспруденцию сотням восторженных слушателей в большом медресе в Багдаде, недавно основанном персидским вазиром Низам ал-Мулком; как он изменился, отказался от своего профессорства, надел рубище отшельника и жил как суфий, странствуя и познавая. Все это время ал-Газали писал и писал: книги о праве, теологии, философии, молитве, духовности и поэзии. В молодости Йуханна ал-Асад читал наизусть многие его стихи, «написанные на самом изящном арабском языке». Самыми впечатляющими трудами были те, в которых ал-Газали, опираясь на логику Аристотеля, согласовывал закон Пророка и аргументированную разумом теологию с мистической восприимчивостью суфизма. Йуханна ал-Асад заканчивает рассказом — возможно, вымышленным — об одном славном пиршестве. Вазир приказал читать вслух из книг ал-Газали о мире и согласии перед факихами, и те не нашли в них никакого изъяна. Тогда устроили угощение для факихов и суфиев; они вместе поели, была прочитана проповедь о мире, и «все остались довольными»[453].

Йуханна ал-Асад также показывает, как ал-Газали поддерживает и даже дополняет богословское учение великого ал-Ашари (ум. 324/935). Достижением обоих ученых было разрешение серьезных споров между различными школами и течениями в суннитском исламе, обретение золотой середины между крайностями, за гранью которых начиналась ересь. «В его время, — пишет Йуханна ал-Асад в книге «Знаменитые мужи», — разногласия между мусульманами по вопросам веры, божественных откровений и Корана были чрезвычайными». Например, мыслители-рационалисты мутазилиты утверждали, что Коран — это сотворенное божественное слово, о котором можно рассуждать. Их оппоненты, напротив, утверждали, что Коран несотворен и вечен, и его следует понимать буквально и постигать через веру. Ал-Ашари был знаком с этим спором по собственному опыту, поскольку он начинал как мутазилит, затем «отделился от них и объявил [Коран] несотворенным, приводя естественные основания и аргументы».

Ал-Ашари утверждал, что Слово Божье было предвечным, существующим в полноте, несотворенным, в речи Бога, в то время как его воплощение в человеческих словах произошло в истории. На вопрос о том, как Коран может быть одновременно сотворенным и несотворенным, ал-Ашари дал характерный ответ: «Веруйте, не спрашивая как». Это было примирение противоположных взглядов, что всегда нравилось Йуханне ал-Асаду: хотя воля Бога в конечном счете непостижима, Коран и предание (Сунну) все-таки можно исследовать и толковать человеческим разумом. Записывая мысли об ал-Ашари за своим итальянским рабочим столом, Йуханна ал-Асад вспоминает многочисленные ашаритские книги, которые читал в медресе, а также прозу и стихи, которые учил наизусть[454].

Йуханна ал-Асад придерживался середины и в отношении подхода к вопросам телесности. Одну из крайностей представляли аскетичные приверженцы «правил сууаха», иначе — саума, или воздержания. Они постились и отказывались от определенных продуктов гораздо суровее, чем того требовал рамадан и предписания халала, которые запрещали только свинину и мясо, не подвергшееся ритуальному забою. По его словам, некоторые отшельники жили в лесах и горах Марокко, избегая любых контактов с людьми и питаясь только дикорастущими растениями и плодами[455].

Интереснее были те, кто использовал пост для достижения более высокой цели, сформулированной столетия назад «достойнейшим и красноречивейшим» персом ас-Сухраварди. Как объясняет Йуханна ал-Асад — правда, не воздавая должное сочетанию идей Платона и Зороастра в иллюминизме учения ас-Сухраварди о «восточном озарении»[456], — эти люди верят, что «воздержанием, необычными постами и добрыми делами» они могут очистить сердце и ум и преодолеть крутые ступени, ведущие на вершину совершенства. Тогда Бог простит им все грехи, и они смогут возрадоваться. Некоторые судьи и факихи нашли это ересью — поясняет Йуханна ал-Асад своим итальянским читателям, но не добавляет, что ас-Сухраварди умер в тюрьме в Алеппо, осужденный как еретик[457].

У него самого нет склонности к этому героическому аскетизму. Его «География» изобилует мясом, особенно бараниной и ягнятиной, которая продается на рынках и жарится для обедов и праздников в разных местах Африки. Его рот наполняется слюной, когда он вспоминает восхитительный аромат и цвет запеченного мяса на базаре в Фесе, «самого лучшего белого хлеба», который пекут из манной крупы в Тунисе, сладостей — одних из сахара, других из меда — с каирского базара, так непохожих на европейские[458].

Однако у него есть оговорки по поводу излишнего потворства своим желаниям, и не только в отношении суфийских пиров в Фесе. Вино запрещено мусульманским законом — сообщает он в «Географии». Если некоторые средневековые врачи смешивали вино с травами для обез­боливания, то по законам маликитов это запрещалось даже для лечения. Тем не менее, судя по фетвам, собранным учителем ал-Ваззана,