от баварской границы до пограничных крепостей на востоке. Он уже досыта наелся походами по непролазной грязи. Ему безумно надоели переправы на плотах. Ему надоело ждать целыми неделями, когда в половодье большая часть страны оказывалась отрезана от столицы. Он не обладал философским складом ума окружавших его людей, которых неспешная жизнь приучила терпеливо ждать. Он ждать не хотел! Ему нужен был этот чертов мост!

Первые арки уже были выложены с той и с другой стороны, и горожане приходили, чтобы просто постоять здесь. Они с любопытством смотрели на осеннюю воду, которую равнодушная река несла в неведомую даль прямо под их ногами. Они провожали долгим взглядом каждый лист, плывущий по Дунаю. И они видели в этом несложном действе что-то свое. Они видели нечто такое, что заставляло их стоять здесь часами. Они представляли себе, как совсем скоро посуху перейдут реку, которую их отцы вполне всерьез считали богом, и это будило в них совершенно новые мысли. Хотя… они уже давно перестали удивляться. Удивлялись лишь дремучие лесовики, которые выползали из глухих весей и застывали, неприлично раскрыв рот. То ли это место, каким оно было всего лет десять назад? Или, может, они сбились с пути?

Этот мост будет закончен через пару лет, а потом бригады строителей переедут в новый городок, стоявший неподалеку от того места, где Дунай делает резкий поворот на юг. Там когда-то располагался Аквинк, столица Паннонии Нижней, дотла разрушенная рвущимися через Лимес варварами. Каприз князя, который назвал тот острог Будапештом, публикой понят не был, и тайну этого названия Самослав не открыл никому, только улыбался таинственно. Впрочем, все скоро забыли об этой прихоти, ведь Аквинк всё равно стоял в руинах больше двухсот лет, и название это знали лишь несколько ученых чудаков из Университета, которые тащили в свои запасники все римское, до чего могли дотянуться. Дивное дело творилось. Итальянские крестьяне, которые привыкли пережигать на известь римские статуи, начали продавать их купцам с севера, выручая за это немалые деньги. Смеялись люди, крутили пальцем у виска, но теперь каждый дурень знал, что за любую безделицу, взятую из разрушенной старинной виллы можно выручить горсть доброго словенского серебра. Вот так никому не нужное римское наследие поехало в Братиславу, бережно обернутое соломой и тряпками, чтобы, не приведи господи, не попортилось в пути. Это резко снижало его цену.

Таким же наследием были дороги и, к всеобщему удивлению, оказалось, что множество их все еще цело. Но если в Истрии путь от Тергесутма до Полы был почти в идеальном состоянии, то в Паннонии множество участков затянуло травой, став пастбищем для аварских коней. Не лучше было и в Баварии, где целые мили дорожного полотна разорвало корнями деревьев, выросших за то время, что римляне оставили эти провинции. Старая дорога пугливо выныривала кое-где из-под травы и хвои, и снова пряталась, как будто испугавшись собственной смелости. Шанс восстановить ее был, и немалый. Основание дорог римляне сделали с огромным запасом прочности. Большие валуны лежали в их основании, и лишь потом сверху трамбовали мелкий щебень.

— А ведь эта дорога до Белграда идет, государь, — сказал Деметрий, который стоял вместе с князем, наблюдая за ходом работ. — А от Белграда — до самого Константинополя. Виа Милитария, она почти вся цела. Неужели ты все это восстановить хочешь?

— Хочу, — кивнул Самослав. — Но только ту часть, что по нашей земле идет. Не все товары по реке повезут, да и войска так перебрасывать куда удобней. Всё в грязи не вязнуть.

— Недешево встанет, — ответил, подумав, Деметрий. — Хотя… Тут их камнем не мостили. Сверху щебень и песок лежал. А камень — это для городов больше. Ну, и для Италии, конечно, там тоже тесаные плиты поверх щебня клали. Здесь, в провинции, всё куда проще строили. Думаю, да, не так дорого обойдется, как поначалу кажется. Не то, что мощеная площадь в твоем замке. Когда Любава мне по секрету стоимость той площади сказала, я до утра ворочался, всё уснуть не мог.

— Можешь и дальше ворочаться, — успокоил его князь. — Ты же на главной улице живешь? На главной, я помню! Скоро мой новый указ выйдет. Там сказано будет, что те, кто на этой улице дом построил, должны новую мостовую оплатить. Тряхните мошной, не обеднеете.

— Да? — недобро засопел Деметрий. — Ну, раз надо, оплатим. Куда деваться! Мне тоже грязь у дома не нравится. Да и казна сейчас в больших расходах. Дороги — дело дорогое.

— Вот и я о том же,- кивнул Самослав. — Но, думаю, справимся потихоньку. Нам еще нужно привести в порядок тот участок, который от Любляны до Аквилеи идет. Я даже не думал, что в этом городишке столько дорог пересекается. Руины ведь! Удивительно даже.

— Так это же римская Эмона, государь, — удивленно посмотрел на него Деметрий. — Там все пути сходились. Эмона большим городом когда-то была, пока туда словене не переселились. Они от этого города камня на камне не оставили. А ведь еще полсотни лет назад там даже свой епископ имелся. И сам Норик богатейшей провинцией когда-то был, пока по нему гунны огнем и мечом не прошлись. Даже поговорка была: «Дороже, чем миска рыжиков из Норика». Патриции в Риме с ума сходили по этим грибам.

— Да? — несказанно удивился князь. — А мне их вчера на закуску подавали. Не знал, что это такой редкостью считалось.

— Государь! — наряженный в яркий пропыленный кафтан гонец встал перед ними, склонив голову. — Сообщение срочное! Из Тергестума! Туда корабль из Александрии пришел.

— Случилось что? — напрягся Самослав. Он не любил неожиданности.

— Случилось, — ответил сияющий гонец, который уже предвкушал немалую награду за радостную весть. — Внук у вас родился! Княжич просит позволения сына Александром назвать. Он быстроходную яхту прислал, она в Тергестуме стоит, не отходит. Ответа ждет.

— Александр? — задумался князь. — Символично. Дозволяю!

Он запустил руку в карман и бросил гонцу кошель, который тот поймал с ловкостью, достойной вратаря неизвестной здесь игры, где два десятка миллионеров пинают ни в чем не повинный мяч, развлекая этим целую толпу нищебродов.

— Стареем мы, Деметрий, — усмехнулся он в усы. — Мне стукнуло не то тридцать пять, не то тридцать шесть, и я уже дед. Надо пойти жену обрадовать. Она у меня для бабушки вполне неплохо сохранилась.

— Еще одно