лад коммунистическим: из более трех тысяч имевших право голоса не было и трех сотен проголосовавших против присоединения, среди них не менее двухсот немецких чиновников. В итоге против Бельгии выступили всего-то шестьдесят девять человек. Так нечестно, то, как организовал этот референдум губернатор области генерал-лейтенант Герман Балтиа, нынче не посмел бы сделать ни один из самых дремучих диктаторов Африки. Этот Балтиа обратился к народу с заявлением: «Народный опрос... будет отвечать всем условиям объективности». Этого не произошло. Пункты учета были открыты только в Эйпене и Мальмеди. Все шло со скрипом. Крестьяне жили врассыпную по лесам, плохо обстояло дело — через четыре года после войны — со средствами передвижения. Голосование не было тайным. Нужно было расписаться в реестре, а бельгийское правительство просматривало результаты. Госслужащие изо всех сил старались убедить тех граждан, кто вопреки всему являлся на пункт учета лично, что невозможно лучше выразить свой протест. Они угрожали таким людям высылкой в Германию либо невыдачей талонов на питание. Приходившие подписываться коммунальные служащие зачастую лишались своей должности. Доносчики получали работу. Власти не жалели ни средств, ни сил, чтобы раскрыть перед жителями Восточных кантонов блага демократии в их новом отечестве.

Жители Восточных кантонов получили право голоса в 1925 году. Они в массовом порядке голосовали за католическую партию, которая в кантоне Сен-Вит завоевала более 80% голосов. Однако кандидат, получивший большинство голосов, каким-то чудом не попал в парламент. Его место занял льежский валлон. Так бельгийская демократия вторично показала свое кроткое лицо новым гражданам страны.

В 1929 году в Восточных кантонах возникла собственная пронемецкая христианская партия. У нее не было даже видимости шанса послать кандидата в парламент, потому что германофилы составляли меньшинство в преимущественно франкоязычном кругу избирателей. В Эйпене эта партия набрала половину голосов, в Сен-Вите — ⅔, а в Мальмеди — около 40% при явном преобладании валлонской части населения.

На следующих выборах Heimattreuen — «Верные родине» — отступили. В 1932 году льежский епископ Керкхофс запретил голосовать за другую партию, кроме пробельгийской католической. Так делались тогда дела в демократической Бельгии.

В 1933 году власть в Германии захватили нацисты. Они поддерживали Heimattreuen советами и деньгами. Разного рода объединения: по краеведению, друзей природы, планерному спорту, гимнастике — все это были формы прикрытия, работавшие на возвращение в немецкий фатерланд. Молодежь Восточных кантонов, где царила безработица, находила себе работу за границей, в Германии. Гитлер и его спонсоры вплотную заботились о свободных вакансиях. Партайгеноссен обрабатывали молодых людей и без особого труда внушали, что в скором времени их кантоны снова вольются в состав великой Германии. Бельгийские дезертиры принимались в ласковые объятия немцев и выдавали германским штабам секреты бельгийских мер обороны. Так что не стоит удивляться, что значительная часть населения была готова принять немцев в распростертые объятия. К примеру, в Сен-Вите, когда 10 мая 1940 года в город вступили германские войска, на фасадах домов уже с триумфом развевались красные флаги со свастикой.

Двумя годами ранее германофилы из числа новых бельгийцев совершили еще кое-что. После Хрустальной ночи 9 ноября 1938 года немецкие евреи толпами бежали из Германии. Одним из самых удобных мест для незаметного пересечения границы был Эйфель, заброшенный лесистый горный массив, с 1920 года частично принадлежавший Бельгии. В 1938 году зима была очень снежная. Немецкоговорящие жители приграничного района переносили через границу изнуренных, полузамерзших еврейских женщин, детей, стариков до ближайшего теплого крова на безопасной бельгийской стороне. В этом месте образовалась целая сеть маршрутов для беженцев. Бельгийские пограничники были обязаны отправлять назад отчаявшихся немецких евреев. Часто они так и делали, но многие закрывали на евреев глаза и пропускали их. Некоторые евреи платили за это, но среди стражников было немало и таких, кто поступал по совести, не гонясь за выгодой.

Через неделю после немецкого вторжения, 18 мая 1940 года, Восточные кантоны были включены в Германский рейх (вместе с небольшой территорией возле Мореснета, однако не будем без нужды запутывать повествование). Теперь в Эйпене, Мальмеди и Сен-Вите снова жили немцы. Последствия этого были вполне логичны, хотя и неприятны. Вермахт мобилизовал всех мужчин. В качестве фольксдойче на них, так же как на судетских и эльзасских немцев, была возложена самая опасная задача — служба на передовой. Более восьми тысяч мужчин и юношей были отправлены на фронт. Их называли zwangssoldaten — солдаты «из-под палки». Из них 1600 человек стали инвалидами, больше трех тысяч не вернулись вовсе. Отношение к ним было совсем иным, чем к эльзасским malgré-nous — «гражданам, воевавшим не по своей воле». В отличие от них солдатам «из-под палки» ничего не простили. Проблему эльзасских солдат вермахта Франция решила в 1954 году. А бельгийский парламент только в 1989 году одобрил Закон «о мероприятиях в пользу граждан, имевших статус насильственно вовлеченных в немецкие вооруженные силы, и их правомочных представителей». Последнее добавление — спустя почти полвека с начала Второй мировой войны — было совсем не лишним.

Во время наступления фон Рунштедта в декабре 1944 года авиация союзников дотла разбомбила Сен-Вит во второй день Рождества. Из четырех тысяч домов осталось стоять всего пятьсот. А Мальмеди союзники по ошибке дважды сровняли с землей.

После войны Бельгия вела себя безжалостно — так, будто все присоединенное к Третьему рейху население предавалось коллаборационизму. В ходе чистки преследовался каждый четвертый житель (включая младенцев). 80% дел было закрыто, что говорит об эффективности бельгийского военного суда. Из оставшихся 20% половина дел была доведена до конца. Это вдесятеро больше, чем во Фландрии, в 15 раз больше, чем в Валлонии, и в восемь раз больше, чем в Брюсселе. Десятки чиновников, скрупулезно следовавших бельгийским предписаниям и продолжавших работать при немецких оккупантах, подлежали увольнению. Чистка в Восточных кантонах скорее походила на акт возмездия, нежели на восстановление института права. Бельгийское правительство в изгнании никогда не протестовало против аннексии. Напротив, согласно письму бельгийского министра юстиции от июля 1940 года, то есть менее чем через три месяца после интеграции, бельгийское правительство выражало согласие с новой границей, а значит, с отторжением Восточных кантонов.

После Второй мировой войны вокруг Восточных кантонов годами стояла тишина. Население было истощено, не хотело и слышать ничего о политике. Людей сковывал страх того, что даже за малейшее сочувствие немцам можно жестоко пострадать. Сверху донизу шло повальное офранцуживание. Валлонский либерал Бюйссере заявлял, что в Бельгии необходимо искоренить немецкий язык, что в обиходе должен быть один французский, чтобы преодолеть немецкое влияние. Школа, конечно, должна опираться исключительно на французский,