Первым директором открытого в Новом Амстердаме отделения Голландской Вест-Индской компании был Пьер Минюи, человек из валлонской диаспоры. Это он выкупил у индейцев целый остров — Манхэттен. В 1628 году проповедник Михаэлиус записывает, что в Новом Амстердаме отслужили пасхальную вечерю на французском и по французскому обряду. Таковым было единодушное пожелание прихода, и проповедник, сам не будучи валлоном, ему подчинился, хотя и не владел французским в полной мере. Эта территория получила название Новые Нидерланды, на латинском языке Novum Belgium. На первой печати города, позже названного Нью-Йорком, прочитывается надпись: Sigillum Novi Belgii, 1626, а на первой печати Нового Амстердама — Sigillum amstelodamensis in novo Belgii.

В Новой Бельгии? Нет, Бельгия — это распространенное латинское обозначение Нидерландов, а население Новых Нидерландов состояло преимущественно из валлонов.

В 1924 году в манхэттенском Бэттери-парке провинциальным советом Генегау был установлен мемориальный камень в память о первых валлонских колонистах. У валлонской реформации богатое прошлое по обе стороны Атлантического океана.

В течение восьмисот лет Льежское княжество-епископство было почти самостоятельным государством. Старейшая городская хартия в Европе к северу от Альп уже в 1066 году была выдана городу Юи, входившему в состав этого епископства. Гораздо более примечательным документом является хартия Албрехта ван Кейка. В ней торжественно заявлялось, что с народа снимается ярмо барщины, отменяется воинская повинность — за исключением периода крайней необходимости — и что гражданин Льежа несет судебную ответственность только перед властями своего города. Прежде всего, его собственность больше не облагалась налогами, а его жилище объявлялось неприкосновенным: «Бедный человек — король в своем собственном доме». Эта декларация старше, четче и звучит более гордо, чем английское «мой дом — моя крепость». Неприкосновенность жилища всегда была одним из первых прав, которых лишается гражданин, когда власть в стране захватывает диктатор. Албрехт ван Кейк далеко опередил свое время.

Спустя столетие с небольшим, в 1316 году, разгорелся горячий спор между патрициями и ремесленниками. Текст согласительного договора «Мир в Фексе» был поистине революционным и оставался таковым вплоть до Французской революции, несмотря на централизацию власти, осуществлявшуюся Бургундской и Габсбургской монархиями. Жители благоустроенных городов льежской земли получили представительство в Sens du pays — ассамблее, парламенте. Французское слово sens — смысл (по-нидерландски — zin ) может обозначать определенное направление, значение, разум (bon sens — «здравый смысл»), мнение/суждение («сколько голов — столько умов»). Это самое подходящее из известных мне слов для обозначения парламента: «давать направление», «отражать мнения», «использовать разум», «придавать смысл». Sens может менять законы, составлять и контролировать бюджет, даже отказываться посылать войска. В тексте договора это сформулировано изумительно: «Если в представленном случае законы и обычаи страны оказываются слишком растяжимыми либо косными или узкими, то их следует применять в соответствии с sens (здесь духом) страны». «Мир в Фексе» вводил в обиход епископства практики, которые в других местах были в обязательном порядке внедрены много позже: неприкосновенность жилища и собственности, запрет на чрезвычайные суды (в Льеже инквизиция никогда не смогла найти себе места), недопущение произвола чиновников.

Так что в начале XIV века Льеж обладал ранней формой парламентской демократии и краткой, но прозрачной конституцией. Символом свободы Льежа была колонна на широком постаменте — Perron. Этот «Перрон» был гербом Льежа и символом города. Он возвышается перед городской ратушей на небольшой площади, откуда начинается «Улица кузнецов», одна из старейших в городе. Льежцы очень привязаны к своему монументу. В XV веке он был разрушен бургундским герцогом Карлом Смелым; бургундцы разграбили и сожгли Льеж, а население загнали в реку Маас. Но «Перрон» вернулся и стоит снова. Льеж осмотрительно остался в стороне, когда началась война между Испанией и мятежными Нидерландами; Льеж даже не вошел в состав Австрийских Нидерландов.

Когда пришли французы, Льеж с энтузиазмом встретил их солдат и их идеи, хотя старое миролюбивое епископство прекратило свое существование и стало частью французских департаментов. Пришло время снова воспрянуть в Льеже галломании и свободолюбию. В 1830 году льежцы участвовали в Бельгийской революции; льежские добровольцы совершили марш на Брюссель — не столько ради свержения голландского ига, сколько для слияния с Францией.

Остальная Валлония — это мелкие городишки и деревни. Остальная Валлония медлительна, упряма и консервативна. Крепколобость арденнцев вошла в поговорку, как у фризов или западных фламандцев. У Валлонии древнее индустриальное прошлое. Промышленность и угледобыча присутствуют всюду, но реже в городах, чем в сельской местности, так как там было больше места для землевладения, то есть больше возможностей для вложения капитала. Только в XIX веке индустриальные поселки вырастают в городские агломерации. Кроме Льежа и Турне в Валлонии не найти было благоустроенных торговых и промышленных городов, таких как во Фландрии и Брабанте. Антверпен был даже какое-то время центром европейской цивилизации. Не следует забывать, что Валлония представляет собой сочетание группы старинных городов (свободных, «левых», мятежных) и неотесанного, лесистого, заболоченного пространства (Фань, Фаменны, Арденны), а также богатых сельскохозяйственных угодий Гаспенгау (Хесбай) и Кондроза. Все три части одинаково привлекательны.

Валлонское движение — это ответ на Фламандское движение, которое было реакцией на засилье франкофонов в Бельгии. В 1888 году возникли Общество валлонской пропаганды и Валлонская федерация. Через 10 лет из них образовалась Валлонская лига. Идущие следом члены Валлонских конгрессов с озабоченностью констатируют выдвижение нидерландского языка (они называют его фламандским) в Бельгии. Валлоны видят для себя угрозу в том, что парламентарии начинают говорить на нидерландском; что судьи и адвокаты во Фландрии должны владеть нидерландским, иначе преступники не будут понимать приговоры; что в 1898 году наряду с французским нидерландский был признан официальным языком. Они начинают воображать ужасные вещи, например, что фламандцам вздумается заговаривать в Антверпене с валлонами на нидерландском. В 1910 году франкоязычный профессор Гентского университета Ван Веттер назвал преступлением против цивилизации попытку перевести здесь обучение на нидерландский. По мнению валлонов, нидерландский никогда не сможет стать вровень с французским и завоевать такое же признание.

Валлонские конгрессы потребовали, чтобы французский был введен во Фландрии в программу начального обучения и чтобы в той же Фландрии в средних школах нидерландский был запрещен. Если этого не произойдет, валлоны грозят разрывом отношений.

Жюль Дестре, очень интеллигентный, честный и убежденный валлонский депутат-социалист, одушевленный большой любовью к изящным искусствам и к простым людям, написал в 1912 году знаменитое и наделавшее много шуму письмо к королю Альберту: «Сир, бельгийцев не существует». Подобные высказывания продолжают тянуть отношения на дно. Удивительно, что в письме разумного и добросовестного человека сквозят непонимание и страх. Дестре полагает, что фламандцы украли