Мы сгрузили пакеты в мою машину.

– Знаешь, я так волнуюсь… – призналась Дашка. – Вдруг я буду выглядеть глупо?

– Ты будешь выглядеть шикарно, – заверила я, – все будут от тебя без ума.

– А ты не хочешь прийти посмотреть? – робко спросила Дашка. – Если тебе, конечно, интересно…

– Я обязательно приду, – пообещала я.

– Спасибо, – с чувством проговорила Дашка, – ты такая молодец, у тебя все получилось. И семья, и книги, и даже своя машина, – все, как ты хотела…

– Пока еще не все, но это даже хорошо. Есть к чему стремиться. И у тебя все будет, если поставишь цель, возьмешь себя в руки и перестанешь бояться жить.

– У меня уже был печальный опыт…

– Ну и что? У кого из людей не было печального опыта? Это жизнь, дорогая. Я как раз считаю, что тебе повезло. Да, – продолжила я, предупредив Дашкин изумленный возглас, – тебе крупно повезло, потому что ты не успела связать жизнь с этим козлом Даниилом, иначе ты до сих пор вкалывала бы, как папа Карло, а он валялся на диване, мазюкал свои никчемные рисунки и шлялся по бабам, пока ты на работе. А когда родила, он бы развелся с тобой так же, как с первой женой, и ты одна тянула бы ребенка, а с папаши не получила бы и копейки. А сейчас ты – молодая красивая успешная женщина, весь мир открыт перед тобой, вылези, наконец, из своей спячки! Да мужики штабелями начнут укладываться, только помани!

– Ну уж и штабелями, – смущенно буркнула Дашка, но по заблестевшим глазам и порозовевшим щекам я поняла, что впервые за много лет мои слова достигли цели.

Все это говорилось прежде, и не раз, но Дашка не слышала. А сейчас, когда она сама решила справиться с депрессией, мои слова стали подтверждением ее собственных мыслей. А такое банальное и бессмысленное на первый взгляд занятие, как шопинг, стало первой ступенькой к выздоровлению.

За окном метались снежинки, возмущенно гремели трамваи, приплясывали на остановках озябшие прохожие. Магнитола играла джаз. Дашка улыбалась своим мыслям. Ей было чуть-чуть за тридцать, а значит, все еще было впереди.

Федечка не отступил от своего решения, и в один прекрасный день мы отправились к нотариусу. По этому случаю Федечка извлек из платяного шкафа пропахший нафталином костюм и галстук-селедку по моде пятнадцатилетней давности. По пути он рассуждал о том, что ему всего пятьдесят три, что теперь он начнет жизнь сначала, встретит женщину, которой будет нужен он сам, а не его жилплощадь. Раньше он боялся аферисток, а теперь бояться нечего, ведь квартира ему вроде как не принадлежит. Мама согласно поддакивала.

– Отметить надо бы сделку, – намекнул Федечка.

– Поедем к нам, – предложила мама, – пообедаем, чаю выпьем. Вино есть хорошее.

– Да я это… к ребятам на стройку обещал заскочить, – криво улыбнулся Федечка, – Сань, подбрось-ка меня в Строгино… Дома мы там строим высокие на берегу реки… Прямо небоскребы… А вид с верхних этажей – красота! Словно стоишь на палубе корабля. И весь город как на ладони… Я люблю подниматься и смотреть сверху вниз…

– Федь, ну зачем тебе сейчас на стройку, – увещевала мама. – Костюм испачкаешь. Поедем к нам, посидим, поговорим…

Но если Федечке что-то втемяшилось в голову, свернуть его было невозможно.

– Танюш, мы обязательно посидим все вместе. Я, ты, Павлик… Как в юности, помнишь? Тогда и Виталик с нами был… Знаешь, мне Виталик снился намедни… Молодой, веселый… И Кларка не была еще такой сукой… А Вовка все-таки хороший у нее был мужик, сломала ему жизнь, стерва… Слышал, болен он, рак…

Губы у Федечки дрогнули. Видно, юность – яркая, далекая, прекрасная – пронеслась перед его усталым взором.

– Как быстро время летит, Танюша… – проговорил он с горечью. – Вроде только вчера молодыми были… «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»[2]Сань, здесь останови!

Федечка чмокнул маму в щеку, вылез из машины, шаркающей стариковской походкой побрел к строительному забору, но вдруг обернулся и с какой-то потерянной улыбкой помахал нам рукой.

Утром маме позвонили из милиции и сказали, что ее брат Федор Балашов погиб этой ночью. Сорвался с верхнего этажа недостроенного дома. Некоторое время он был жив. Даже продиктовал мамин телефон, но потом потерял сознание и по дороге в больницу скончался.

Клара, услышав скорбную весть, первым делом спросила:

– А квартира кому?

– Мне, – ответила мама, стараясь сохранять спокойствие.

– Значит, подсуетилась, – проговорила Клара с нехорошим смешком. – Молодец…

– Клара, Федор, твой брат, умер, ты это понимаешь?

– Раз тебе квартира, то ты и хорони, – отрезала Клара. – У меня сейчас денег нет, на фирме дела плохо идут. По судам замотали.

– По каким судам? – не поняла мама.

– Да помер мужик, язвенник, и так был не жилец, – зло выпалила Клара. – А его родственнички заявили, будто это от наших пищевых добавок. Бред полнейший. И ведь нашли еще кучу таких же сволочей, подписали заявление в суд. Будто кто силой заставлял их пить препараты. Меня теперь по судам таскают. Уроды. Так что лишних денег у меня нет, все на адвокатов трачу. И вообще я болею. Гипертония замучила.

– Я не прошу у тебя денег, – отрезала мама. – Мы все сделаем сами. Я позвонила, чтобы сказать, когда прощание. Если хочешь – приходи.

Клара пришла. Я давно ее не видела, а увидев, поразилась. Вместо дородной цветущей дамы из машины вышла осунувшаяся, исхудавшая вдвое женщина с нездоровым землистым цветом не тронутого макияжем лица, обвислыми щеками, тусклыми отрешенными глазами и скорбными морщинами в уголках рта. Контраст был столь разительным, что мама тихо охнула, прислонив пальцы к губам. Клара явно не солгала насчет плохого самочувствия.

С ней приехал Петр Иванович. Посмотрел на лежавшего в гробу Федора, который выглядел удивительно спокойным, даже умиротворенным, промолвил с горечью:

– Вот уже и племянников хороню. Зажился на этом свете… Смерть не берет.

– Живите, ради бога, – сказала мама. – Уж кому сколько отведено…

– Устал я, – тихонько пожаловался маме Петр Иванович. – Иной раз так паршиво себя чувствую, что думаю, сдохнуть бы поскорей. Тамара слаба совсем, еле ходит… У Клары своя жизнь, внуку мы, старики, не нужны… Вот так сижу, смотрю в окно и все думаю… Всю жизнь перебираю… И знаешь, что я надумал? Вот написала мать на меня отказную, хотела жизнь спасти… Да только тем самым судьбу мою она переписала. Жизнь прожил словно не свою, за кого-то другого…

Он тяжело и шумно вздохнул и подошел ближе к гробу, стоял, всматривался в лицо покойного, словно хотел понять что-то очень важное.

– Как Глеб? Руслан? – спросила мама больше из вежливости.

Клара вздрогнула, точно ее вырвали из раздумий.