колония в чистом виде. Немецкая администрация хотела, чтобы африканцы научились работать, и предоставила им юридические, но не политические права. Изначально это была дискриминационная политика и даже частичная сегрегация, совмещенная с протекционизмом. Она не предполагала кровавых чисток. Но белым переселенцам была нужна земля, и это с неизбежностью приводило к земельным экспроприациям, насильственным депортациям и сопротивлению коренного населения.

Майор Теодор Лейтвайн был губернатором протектората с 1894 по 1904 г. Он старался не раздражать аборигенов, понимая, что назревающий земельный конфликт прежде всего затронет народ гереро, второе по численности племенное объединение. Гереро были скотоводами и нуждались в обширных пастбищах. Расселяясь все дальше, белые прибирали к рукам лучшие земли. Способы были разными: прямое насилие, обманные договоры, махинации с кредитами, когда у африканцев отбирали землю за невозвращенные долги. Расовая вражда разгоралась. Лейтвайн пытался снизить ее градус, сталкивая лбами африканских вождей и ограничивая притязания белых поселенцев. Когда было надо, он примирял вождей, наделял их большей властью над племенем, разрушая таким образом основы племенной демократии. Такая стратегия вполне устраивала берлинское руководство. Племенной аристократии внушалась мысль, что она ничем не уступает своим белокожим «коллегам» и даже превосходит малообразованную массу белых переселенцев (Bley, 1971: 88–91). Колониальные власти пытались проводить политику горизонтальной аристократической ассимиляции, но просчитались. Горе-теоретики даже хотели претворить в жизнь опыт испанцев в Мексике и создать новую управленческую элиту на основе метизации, смешения кровей пришлых и местных. В Африке этого не могло получиться. Расизм был слишком силен. Африканские вожди не могли встать вровень с белыми простолюдинами, хотя из политического прагматизма это до поры до времени скрывалось.

Лейтвайн понимал внутренние противоречия немецкой политики и знал, что он балансирует на краю пропасти. Колониальные администраторы, с одной стороны, должны были «отнять землю у туземцев с помощью юридически небезупречных договоров и тем самым… поставить под угрозу жизнь своих соотечественников, с другой стороны, разглагольствовать о гуманистических принципах в рейхстаге» (Bley, 1971: 68). Д-р Пауль Рорбах, экономический советник в колониальной администрации, высказался значительно откровеннее:

Колонизация Юго-Западной Африки означает, что… местные племена должны отдать земли, где они раньше пасли свой скот, с тем, чтобы белые овладели этими землями и могли пасти там свой скот. Если кто-то возьмется оспаривать мое утверждение с точки зрения высокой морали, ответ будет следующим: для народов такого культурного уровня, как южно-африканские туземцы, освобождение от первобытной дикости и превращение их в работников для белых и под господством белых есть не более, чем проявление «всеобщего закона выживания»… И никто не сможет убедить меня в том, хоть какая-то национальная независимость, национальное процветание или политическая организация туземного населения Юго-Западной Африки принесут благо цивилизованному человечеству (Cocker, 1998: 301).

Доводы морали Рорбах отметал с порога, указуя на все то же благо всего человечества. Прогресс, объяснял он, заключается в том, чтобы «африканские расы» служили «белым расам» «с максимальной трудовой отдачей». В самых возвышенных научных терминах он призывал к беспощадной эксплуатации и ограблению, к рабовладельческим по сути своей трудовым отношениям. Он не стремился истребить аборигенов. Не желала этого и колониальная администрация.

Третьей силой были поселенцы, в основном те, что расселились в предместьях столичного города Виндхук, сегрегированного расистского белого анклава, и те фермеры, которые жаждали заполучить племенные земли, но без такого довеска, как племя гереро. Депутаты рейхстага выразили неудовольствие тем, как фермеры обращаются с туземным населением, вот их ответное послание:

С незапамятных времен дикари были ленивыми, жестокими и безмозглыми скотами. Чем они грязнее, тем лучше себя чувствуют. Белый человек, поживший среди аборигенов, не может считать их человеческими существами в европейском смысле этого слова. Нужны будут столетия, чтобы воспитать их людьми, что потребует бесконечного терпения, суровости и справедливости (Bley, 1971: 97).

Поселенцы требовали новых депортаций любыми возможными средствами. Один миссионер подверг их суровой критике:

Гереро ненавидят немцев, и на то есть все основания. Средний немец смотрит на них и относится к ним, как к бабуинам (это их любимое выражение, когда они говорят об африканцах). Белые ценят своих лошадей и быков больше, чем чернокожих. Такие убеждения порождают жестокость, обман, эксплуатацию, несправедливость, насилие и очень часто убийства (Drechsler, 1980: 167–168, п. 6).

Поселенцы не разбирали, где вождь, а где простой туземец, и вели себя соответственно, сводя на нет все усилия Лейтвайна. Майор был в ужасе, когда немецкий булочник избил до крови и пинками выгнал из своего заведения одного из вождей гереро. Торговец получил выговор за оскорбление «достойного и уважаемого человека и очень богатого владельца скота» (Bley, 1971: 86; Drechsler, 1980: 136). Такие инциденты разрушали горизонтальную аристократическую ассимиляцию. Не удивительно, что этот вождь стал одним из предводителей восстания 1904 г. Поселенцы чувствовали свою уязвимость. Любой признак сопротивления порождал панический страх перед «черными дикарями». Даже малейшее непослушание наказывалось мгновенно и беспощадно. Для некоторых фермеров это было поводом к захвату новых земель и собственности доведенных до отчаяния аборигенов. Действия немецких колонистов можно расценивать как преднамеренные провокации.

Поселенцы не были вовлечены в управление. Административные функции в колонии были возложены на губернатора, и колонистов страшно раздражало, что они ничего не могут поделать с политикой «глупой сентиментальности», проводимой Лейтвайном. Вот что говорится в еще одной петиции: «Это обязанность правительства установить контроль над аборигенами. И достичь этого можно, лишь располагая реальной силой. Невозможно лишь одними увещеваниями заставить черную расу соблюдать наши законы» (Bley, 1971: 79–81, 84–85). У колонистов было два достаточно сильных инструмента влияния. Во-первых, они были присяжными мирового суда и рассматривали все жалобы аборигенов на бесчинства белых — избиения, насилия и прочее. Практически никогда они не выносили обвинительный вердикт белым и никогда не считались с доказательствами, основанными лишь на показаниях черных (Drechsler, 1980: 133–136). Во-вторых, белые бесконечно превосходили черных, ибо имели в своем распоряжении капитал, знания, юриспруденцию. Они могли с легкостью обвести чернокожих вокруг пальца и отнять землю на вполне законных основаниях. Колониальная администрация ничего не могла с этим поделать. Отвратительный судебный произвол и земельные захваты подталкивали туземцев к мятежам.

В январе 1904 г. верховный вождь гереро Самуэль Магареро, спившийся человек, послушная марионетка в руках немцев, был взят в оборот другими вождями. Они вынудили его благословить народ на восстание. Верховный вождь запретил воинам убивать женщин, детей, миссионеров, англичан, буров, метисов и народ Нама (соседняя племенная группа). И этот приказ соблюдался. Среди 120–150 убитых белых были лишь три женщины и семь буров. Восставшие не смогли взять штурмом города и казармы, зато от души поквитались с