Виктор замялся, вздохнул:

– Бать…

– Чего?

– Спросить хочу.

– Спрашивай. Да мафон давай подключать, а то не успеем. Вишь, сколько их у меня? – мотнул головой в сторону шкафа, но Виктор понял, что отец имел в виду ящик со старыми пленками.

– Бать, я все думаю… Зачем тебе это? В смысле, раньше – понятно, гонорары большие, на телик звали в передачи всякие, как Бухановскую с Модестовым. Но сейчас-то…

– А что сейчас?

– Ну ты сам говорил – тиражи маленькие, покупают плохо. Уродов тех уже и не помнит никто, земля новых наплодила. Зачем ты их хочешь переписать, кассеты эти, кому они сейчас интересны?

– Может, и никому, – спокойно, но твердо отвечал Петр Сергеевич. – Да только всем им спасибо сказать надо, кого ты «уродами» кличешь. Знаешь, может, я и правда недодал чего вам с сестрой, возясь с ними. Матери виднее. Но мы с ней благодаря вот этим вот «уродам» дом построили и вас воспитали, неблагодарных. И еще на Жеку, вишь, хватило. И на детей ваших.

– Так-то не им, это вам, тебе, бать, и мамке спасибо, что позаботились. А эти… может, ну их, а? Пускай размагничиваются окончательно. Или вообще – во двор, на жаровню – да сжечь…

– Э, нет, Витек, – покачал головой Петр Сергеевич. – Тебе меня не понять. Они все, – обвел рукой книжные полки, – моя молодость. Моя работа, моя жизнь. А то, что книги издают плохо, так то не беда. Меня Галька, знаешь, научила – сайт закажу, сделают, там и выложу все. И аудио тоже – платно чтобы. Еще на этом подзаработаем прибавку к пенсии.

– Сайт?.. Батя, – Виктор нахмурился. Оглянулся на дверь, из-за которой все еще доносился звук работающего детского канала. Закрыл плотнее. – Ты это… За тобой, считай, должок все-таки, так что…

– Ну? – поторопил Петр Сергеевич, нетерпеливо постукивая ногтем по столу у клавиатуры.

– Бать, я тебя очень прошу. То, чего нам с сеструхой не досталось, – ты это внукам, моим и Женькиным, – отдай, ладно? Береги их от этого всего, – Виктор кивнул на шкаф. – Чтобы не видели и не знали, пока не вырастут. Ни из книжек твоих… ни из Интернета.

Он продолжал, и голос его становился увереннее с каждым словом:

– Я тебе помогу. Сделаю все, настрою, перепишу – как договорились. Пользуйся – для себя. Но я не хочу, чтобы моя Ленка такое услышала когда-нибудь. Или Женькины дети. Не нужно им слышать, понимаешь? Так что – не надо, бать. Иначе…

– Иначе что?

Отец все царапал его глазами из-под очков, но Виктор не отводил взгляда:

– Бать, ты пойми. Если я о чем-то не хочу вспоминать или о чем-то не хочу думать – это не значит, что не могу. Я могу, просто… просто не делаю этого. Понимаешь? Всему свое время и место, твоими словами.

Глаза за толстыми линзами блестели не мигая. Долго блестели, бесконечно долго, так что у Виктора заломило шею от напряжения и кончики пальцев мелко задрожали.

Потом Петр Сергеевич улыбнулся:

– Договорились.

Не вставая, сдвинул занавеску. Толкнул раму, открывая неплотно закрытое окно. Со двора потянуло свежим воздухом, мимо пролетела галка.

Петр Сергеевич протянул сыну пепельницу:

– Покури, успокойся. И приступим.

25 лет назад

Громко лязгнул засов, тяжелый ключ провернулся в замочной скважине раз, другой, третий. В прямоугольном отверстии-бойнице в верхней части двери появились два карих глаза, моргнули строго:

– У вас час. Этого достаточно?

– Вполне. Спасибо, – поблагодарил Петр, и чужие глаза скрылись за жестяной заслонкой.

Он прошел вдоль пахнущей плесенью и сыростью стены, сел за письменный стол напротив клетки. Аккуратно, не торопясь, разложил позаимствованные у следователя документы. Бросил взгляд на круглое лицо настенных часов, сверился с циферблатом «Победы» на запястье.

Лампочка на столе была спрятана в старый грязный плафон. К тому же катушечный магнитофон поставили между ней и решеткой, и техника скрадывала и без того тусклый свет. Большая часть помещения оставалась погруженной во мрак, в том числе и камера для бесед и допросов. Петр подвинул магнитофон к себе, проверил микрофон. Повернул ножку лампы так, чтобы лучше осветить клетку.

За толстыми, в два пальца, бурыми от ржавчины прутьями сгорбилась на привинченной к полу скамье молчаливая фигура. Игра света и тени делали ее черной и плоской, похожей на марионетку китайского театра – только спиц, управлявших движениями куклы, не хватало.

Петр подобрал со стола тонкий карандаш, повертел в пальцах, положил на место. Громко прочистил горло. Взял стакан с холодным чаем, глотнул.

Человек за решеткой все это время оставался неподвижным.

– Что ж, – сказал Петр, – вы готовы, Савелий? С чего начнем сегодня?

– О, гражданин писатель. Здравствуйте, – донеслось из темноты, но сама фигура при этом по-прежнему не двигалась, даже на миллиметр не шелохнулась. – Как там на воле нынче, как погодка?

– Погодка ничего, – сказал Петр. – Весенняя.

Тень за решеткой удовлетворенно кивнула. Это было ее первое движение с того момента, как он вошел в помещение.

– Весна, хорошо. Цикл природы. Сначала умирает, потом возрождается. Жизнь течет своим чередом.

– Не для вас, – заметил Петр осторожно.

Савелий был у него шестым по счету, с начала его писательской карьеры в восемьдесят восьмом. По прошлому опыту Петр уже знал игру, в которую предстояло сыграть. Основные ее правила он же сам и придумал, но такие, как Савелий – те, кого Петр звал про себя «соавторы», – каждый раз добавляли что-нибудь новенькое от себя. Маленькие шалости приговоренных к смерти… Петр не возражал. Ему было интересно находить в их поведении, речи общие черты и различия. В нюансах игры скрывался порой полезный материал, который можно было использовать в будущем.

Белорус Короткевич, пироман, расстреливавший целые семьи и сжигавший дома, мнил себя посланником Ада, мессией из Преисподней. Насильник Айвазян, удушивший шесть девушек и женщин в Ленинградской области, «боролся» с падением нравов. Юдофоб Климов, жертвами которого становились только евреи, мстил христопродавцам, а украинец Прутко, гомосексуалист, специализировавшийся на маленьких мальчиках, винил во всем коммунистов и косил под сумасшедшего, рассказывая, что на самом деле он мутант из Чернобыля.

Не всех удавалось разговорить быстро. Каждый вносил в неписаные правила какие-то свои индивидуальные микрокоррективы. Но в игру вступали почти все. Лишь однажды, два года назад, у Петра не получилось – «соавтор» ушел в отказ, оскорбился в ответ на маленькую провокацию в самом начале разговора и отказался от всякого общения. Правда, как подозревал Петр, этому деятелю, из наркоманов, просто нечего было ему рассказать – кое-что в деле намекало на это, равно как и недомолвки следователя.

С Савелием все