было проще – вина доказана полностью, по всем семи эпизодам, да и поведение в чем-то уже типическое, пусть и со своими особенностями. Специфика «соавторства» с такими, как он, заключалась в том, что их следовало чуть подтолкнуть в нужном направлении при помощи старой доброй кухонной псевдофилософии. Подавленный комплекс вины обходился, как неприятное препятствие на дороге к цели, при помощи рассуждений о смысле жизни и прочем. Оправдание старались найти и в законах мироздания, и в знаках высшей силы.

– Вы боитесь смерти, Савелий? – сделал свой ход Петр и нажал кнопку записи.

– Я? – наигранно удивился тот. – В каком-то смысле я и есть смерть, почему ж я должен ее бояться, гражданин писатель?

– Ну… вам недолго осталось, по правде говоря.

– Ну и что? Тоже мне новости. Все ведь когда-то умирают. Ты, Петя, тоже умрешь, ты в курсе, а?

Переход на «ты» служил верным маркером того, что разговор становится «соавтору» неприятен. Человек-тень не желал говорить о своей смерти, его интересовали чужие.

– Всему свое время и место. Но кому-то – кому-то отмеренный срок сократили вы, Савелий. – Петр заглянул в дело и подвинул микрофон ближе к решетке. – Например, этой школьнице… Яне.

– Да! – Человек в камере оживился, в голосе послышалось воодушевление. – У нее еще фамилия такая была, забавная…

– Адамукайте, – напомнил Петр.

– Точно… Красивая, стройная, длинноногая. На Клаву Шиффер похожа, настоящая фотомодель… А щечки? Вы видели ее щечки, гражданин писатель? Вот о чем писать надо! Воспевать в стихах и прозе… Пухленькие, румяные как у младенца.

Он выследил ее после уроков, подобрал на автобусной остановке – девочка заболталась с подругами и пропустила свой рейс, а Савелий, знавший ее отца и иногда бомбивший как частник, предложил подкинуть до дома на автомобиле. Яна доверилась знакомому, а тот отвез ее к лесу, избил. Угрожая ножом, заставил зайти в чащу. Там, среди деревьев, убийца нанес Яне Адамукайте по меньшей мере тридцать семь ножевых ранений, тринадцать из которых пришлись в область вагины. Ее щеки Савелий отрезал – их нашли у нее в портфеле в мокрой от крови книге с гербарием.

– Еще я поиграл с ее левой грудью, – хихикнула тень. – Понимаете, левая. Там, где сердце. У нее были хорошие груди, большие для ее возраста, недетские. А сердце маленькое и невкусное.

– Каннибализм – не совсем ваше.

– Просто интересно было попробовать. Я мог это сделать и сделал.

– Вы ведь специализировались не только на девушках…

– Нет, что вы, гражданин писатель! Я не из этих.

Раздался звук плевка, вязкий мокротный сгусток прилип к пруту решетки внизу у пола.

«Метко», – подумал Петр.

– Я не тронул ни одну из них ни до, ни после, – продолжал Савелий в охотку. – Мне просто… ну, нравится убивать. Всегда нравилось, с детства. Оно ведь как наркотик. Как власть. Только это больше, чем, скажем, власть политическая. Я дарил смерть и забирал жизнь. И всегда хочется большего. Я хотел быть Жнецом.

Предсказуемо – в деле Савелия хватало подсказок на сей счет. Он вел дневник в толстой амбарной тетради, делал хаотичные и непоследовательные записи. Рисовал черепа и перевернутые кресты, записывал бездарные стишки собственного сочинения и малограмотные комментарии о прочитанных книгах и просмотренных фильмах. Среди любимых персонажей – Ганнибал Лектер из «Молчания ягнят». На страницах в мелкую клетку нашлось три портрета актера Энтони Хопкинса, в одном случае – в виде иконы, с нимбом вокруг головы. И классика жанра – смерть с косой. У смерти было лицо, чертами похожее на самого Савелия.

– Для Жнеца вы проявляли слишком большое внимание к половым органам своих жертв, вам не кажется?

– Просто развлекался, гражданин писатель. Шутил. Разве у смерти не может быть чувства юмора?

– Но вы же не клоун…

– Осторожней с метафорами, писатель, – прошипел человек-тень. – Смерть может шутить, но не терпит насмешек. Интервью всегда можно остановить, ты в курсе?

К этому Петр тоже был готов. Иные из «соавторов» поначалу отказывались от беседы, но лишь для того, чтобы потом как бы сделать одолжение ненавистному миру. Кто-то, как Прутко или Айвазян, смиренно замечал, что совершенно раскаялся. Мол, жаждет как можно скорее покинуть юдоль земную и не желает ворошить кровавое прошлое. Но во время разговора, когда беседа начинала по-настоящему увлекать «раскаявшегося» смертника… Ах, как же загорались тогда их глаза! Как же они смаковали воспоминания! Выуживали из подвалов памяти такие хранящиеся под замком детали, которых и следствие не ведало. Самые сладостные мгновения… И почти все, почти всегда настаивали на собственной исключительности, едва ли не избранности. Вели себя так, словно носили печать высшего знания, которого ни у кого из них никогда не было.

Уж кто-кто, а Петр это знал лучше всех. Так же, как сейчас знал, видел по горящим зрачкам, что Савелий тоже успел войти во вкус, завелся.

– Что такое смерть, Савелий? Смерть – это бог?..

– Возможно. Но бог – миф. Я подобен мифу, образно говоря, а значит, подобен богу. А значит, я и есть бог. Каждый человек – бог в самом себе, вот как. Не каждый это понимает. Слышали, гражданин писатель, про нити жизни? Есть нити судьбы, и три сестры богини заведуют ими. Одна плетет, другая еще что-то там делает… третья в нужный момент обрубает. Вот так и я. У меня нет пола, поэтому мне было все равно, кого убивать. Я – Парка. Я приходил, когда хотел, к тем, к кому хотел, и обрезал своим ножом нить их жизни. Тот мальчик, помните?..

– Максимов?

– О да!..

Саша Максимов стал пятой жертвой маньяка. И первой – мужского пола. Убийца вошел в раж от безнаказанности, почувствовал власть – за две недели до этого расправился с пожилой продавщицей сельпо; в городе пошли слухи, милиция дежурила на вокзалах и остановках. По местному телевидению и радиостанции крутили сообщение об опасности, предостерегали от встреч с незнакомыми мужчинами. Мужья и отцы встречали жен и дочерей после работы и школы, одинокие женщины проводили вечера дома. Тогда Савелий взял мальчика – днем, едва ли не на глазах у других детей. Поймал во дворе, пригрозил, что расскажет родителям, что тот прогуливает школу. Затащил в машину… На свалке за городом убил, нанеся более сорока колотых и резаных ран ножом. Кастрировал, отрезал губы и нос. После выколол глаза и отсек пальцы на руках и ногах.

– Пацан носил дешевые китайские кроссовки, подделка под «Адидас», если правильно прочитать, то получится «Абибас». Я обмотал ему вокруг головы шнурки от этих кроссовок. Не просто так… Это был символ! Нити, нити судьбы,