деревню, как пес, обкружил, но рази у нас ее, окаянную, кто держит про запас? Рази кто вытерпит, чтоб она закрымши стояла и своего часа дожидалась? Лавка у Маруськи закрытая, пришлось на квартеру кандыбать… А она окошки завесила, огонь погасила и притворилась, язва, что спит без задних ног, десятый сон видит… Кричу ей в фортку, а она ноль внимания. Ну тут я не стерпел — обложил ее для порядку, апосля и говорю: ну, погоди, зараза, попомнишь ты меня! Поедешь со своими заочниками за дровами на тот берег, не побежишь, наверно, как Иисус Христос, босиком по воде, а паром тебе потребуется…

— А какие же у Маруськи заочники? — хмыкнул Николай. — У ей же ребята малые! Одному восемь, а другому еще меньше…

— Ты что, впервой, что ли, слышишь, — удивился паромщик, — что когда девка али баба приживет своих мазуриков на стороне, незнамо от кого — к примеру, от таких бродячих кобелей, как ты, — то их тогда «заочниками» кличут!

Грохнул хохот, и пуще всех закатывался, надламываясь в поясе, беловолосый, так что военный даже поддерживал его за спину, чтобы он не свалился.

— Ну и что же Маруська? — допытывался Николай.

— В момент сообразила, что почем! — Паромщик хохотнул в кулак, прикрывая щербатый рот. — Выбежала в исподнем: чего, мол, вам, Евсей Кондратьевич? Хватит, говорю, дурочку пороть, будто ты не знаешь, чего мне надоть! Тащи из своих ночных запасов, а то у меня гости скоро слюной изойдут!.. И заруби, дескать, на носу — в другой раз я у тебя под окнами не буду петь святого лазаря! Шутимое ли дело, в мои годы перед женским полом преклоняться?

Под раскатистый смех он выдернул из карманов бутылки, их тут же открыли, забулькала в стаканы водка, и вот уже поплыли стаканы по кругу, стукаясь, все зашумели, пили, запрокидывая головы, крякали смачно, тянулись к ломтям хлеба, нюхали, морщились, сплевывали на сторону.

— Вкось пошла! — похрустывая огурцом, сказал «почти начальник главка» и поправил сбившийся берет. — Вы не замечали, «генерал», что один раз выпьешь — и будто душа возликует, а в другой раз ровно застрянет где-то по дороге, ну на самое мгновенье, и создается этакий неприятный спотыкач? — Он держал у носа черную корочку хлеба и как-то чудно, по-кроличьи вздрагивал темными усиками.

— Это у кого как! — отозвался басом «генерал». — В меня так как в воронку течет, без сучка и задоринки! — Он прижмурился, покачал седой головой: — Сколько я ее выпил за войну — вспоминать страшно! Все названия дорогих вин перемешались в башке. Да и было от чего перемешаться… Забегаю как-то в один погребок, а там солдаты прямо ковшами столетнее вино хлещут! Ему ведь цены нет, а мы его ковшами. Анекдот!

— Что касаемо анекдотов, то у нас тут на днях один мужик такое учудил, хоть стой, хоть падай! И опять из-за этой же водки! — Паромщик выпил свой стакан, как воду, не закусил, а лишь похлопал темной задубелой ладонью по открытому рту. — Пригнал я, значит, под вечер паром к тому берегу. Народишку набилось густо. Две грузовых впихнули, две подводы, мотоцикл с коляской нашего участкового, жду киномеханика — он в эту пору подъезжает с киношкой, и такой уж уговор — без него не переправляться… А тут он что-то задержался, и мужики от неча делать затеяли спор — кто может чего такое сотворить, что не каждому под силу… Один хвастает, что целый самовар чаю выпьет в один присест, другой, мол, ночью на кладбище пойдет, уляжется середь могилок и проспит до утра, а третий клянется, что на свинью верхом сядет, взнуздает ее и проедет через всю деревню.

— Что за чертовщина! — буркнул «профессор». — Впрочем, продолжайте, виноват…

— И тут в самый что ни на есть разгар подкатывает на велосипеде Семка Вьюнков, по-улишному Вьюнок. На раме, как положено, баба его трясется… Ладно. Слезает это Семка, слышит, об чем речь, и сразу загорелся. Его хлебом не корми, а дай поспорить… Нонешней зимой побился с одним об заклад, что разденется на снегу и на речке в прорубь нырнет. И что ж, собака, так и сотворил! Растелешился при всем народе и бултыхнулся, только голый зад и видели! Все прямо подохли от смеху… Вылез красный, как морковка, и говорит: «Еще одну поставите, в другой раз слажу…» Посидел под тулупом, обогрелся маленько и опять — шасть в прорубь…

— Дикость! — снова не вытерпел «профессор» и повел плечами, словно от озноба.

— Может, и дикость, да не всякий сумеет! — Паромщик недовольно хмыкнул, скосил глаза на ученого человека: — Кольша вон его знает, может подтвердить, что таких мужиков поискать!

— Это точно! — замахал руками Николай и даже попытался для чего-то привстать, но его потянули за полу ватника, и он плюхнулся на траву. — Ежели, скажем, пожар, он первый бросается в огонь, этот самый Вьюнок. Или кто тонет, он прямо в одежде вплавь за ним, — один раз самого еле откачали, так нахлебался… Про драку я уж и не говорю — на нож лезет, разнимает, любому вязы скрутит. Отчаянный мужик! Таких, верно, поискать по всей Расее — и то, может, немного наберешь!

— Факт! — подтвердил паромщик и, словно ободренный посторонней поддержкой, живо продолжал: — Видит Вьюнок, что вроде нечем ему особо отличиться, и надумал тут такое, что все враз онемели. Сколько, мол, не жалко на кон поставить, ежели я вот тут, на пароме, со своей бабой сотворю что положено?

— Ну знаете! — не выдержав, фыркнул «генерал» и посмотрел на Катю. — С нами все же в некотором роде женщина…

— Да ржите сколько вам влезет! — Катя передернула плечами, брезгливо скривила губы. — Вся деревня с утра до ночи матерится, уши воском не зальешь!

«Зачем она это все говорит?» — подумал Каргаполов, злясь и досадуя на себя, что он продолжает торчать около пьяной компании.

— Конешно, Вьюнок был сильно выпимши, но рази по его морде чего увидишь? Говорит, как тверезый и в памяти мужик… Как в себя бабы пришли, то завизжали: «Срамотища!», «Охальники!» и тому подобные слова, а мужики-то ржут, ровно им пятки щекочут! Ну посмеялись будто, и ладно, так нет, нашелся один гражданин из Выселок. Пошарил в кармане и достает мятую пятерку: вот, мол, для зачина, может, кто что добавит и литра на два-три насобираем для антиреса, раз такое дело!

— Хорош интерес! — снова возмутился «генерал». — Это же надругательство!

— А я про что? — подхватил паромщик. — Я про то же самое Вьюнку и толкую. У меня, дескать, тут транспортное сооружение, и я нахожусь при исполнении… Вон, мол, наш участковый Мелешкин стоит, он живо тебя