дышать. — Вот уж до чего дошли! И подумать только — будущий офицер! Да они же все развалят — такие вот! Все пустят к чертям собачьим!.. Но мы им не позволим!.. Не выйдет!..

— А у вас что выйдет? Ишь, раскукарекался! — почти не держась на ногах, тянул Векшин. — Хочешь, чтоб я тебя боялся? Умирал со страху, да?..

— Мол-ча-а-ать! — рявкнул что есть силы военный и, подскочив к курсанту, занес руку, чтобы ударить, но лишь секанул ею воздух и жестко скомандовал: — А ну — стоять смир-р-рно-о!

Каргаполов вздрогнул, посмотрел в бледное лицо товарища, хотел поддержать его за спину, чтобы он не упал, но тут же отступил, поражаясь происшедшей с Векшиным перемене. Тот вдруг качнулся, вытянул руки по швам, козырнул, хотя пилотка валялась у его ног, и остолбенело замер.

— Завтра же поеду к вашему начальству! — выкрикивал отставной. — Гнать надо таких из училища! Чтоб духу их не было в армии!..

— Я б таких паразитов в люльке душил! — сплюнул паромщик. — Произвел бы ему весь анализ — мочу проверил, кровь, дерьмо, и ежели не подходит, чтоб человек из него вышел, то укол ему в задницу — и пускай дует к богу, ангелом в рай!..

Векшин все так же молча вытягивался и пытался лишний раз вскинуть руку к виску, чтобы отдать честь.

«Он, кажется, совсем очумел! — подумал Иван. — И когда он успел набраться? Хотя мы ведь побежали не поев…»

Стоило ему положить руки на плечи Андрея, как Векшин стал оседать на траву, и, если бы Иван вовремя не поддержал его, он бы рухнул, как подрубленное дерево. Не прошло и минуты, как он уже мертвецки спал, разбросав в стороны руки. Иван растерянно и виновато посмотрел на всех.

— Простите… — Он с трудом подыскивал слова, чувствуя, как пылает лицо. — Он неплохой парень, честное слово. Он скоро кончает училище! Не портите ему жизнь!

— Значит, пускай он другим ее портит?

— Но он же никому вреда не сделал! — вступилась за курсанта и Катя. — Ну, наговорил всякой чепухи! Неужто вам легче будет оттого, что его из училища выгонят?

— Но согласитесь, что прощать всякое хулиганство… — насупившись, отвечал военный. — Всему есть предел!

— И вы будете считать себя правым, потому что сумели показать ему кулак? — тихо и удивленно спросила Катя. — Да разве он станет лучше оттого, что вы пристрожите его на всю жизнь?

Каргаполов смотрел на нее как бы не узнавая — она говорила те же самые слова, которые он собирался сказать генералу.

— Зеленый еще, пить не умеет, слабак, — снисходительно заметил Николай. — И охота вам, мужики, связываться с желторотым?

— Да отстаньте вы все! — раздраженно проговорил военный. — Никуда я не буду жаловаться. Буду я тратить на него свои нервы!.. Выехали на природу, думали отдохнуть, развлечься, — продолжал он обиженно, — а тут — какой-то фрукт плюет тебе в душу! Я в Москве достаточно насмотрелся на таких обормотов! У меня с души воротит, когда я встречаю этих умников, которые поют с чужого голоса…

— Это абсолютно верно! — подтвердил смуглолицый, — Любят они эти разговорчики — мы «не так живем», «дальше так нельзя» и прочая ахинея. Ну прямо уши вянут, когда слышишь это.

— Эпоха переоценки, ничего не попишешь. — «Профессор» вздохнул, пристально и строго глядя на огонь костра. — После исторической встряски время всегда выглядит иначе…

— А кто имеет право переоценивать? — с вызовом спросил военный. — Те, кто строил эту жизнь, или те, кто пришел на готовое?

— Переоценивать могут все… Все, кто способен думать. Ведь не можете же вы запретить людям думать?

— Это для меня слишком сложно! Я отдал жизнь великому делу, а теперь находятся типы, которые хотят доказать, что я жил не так и неизвестно зачем и ради чего я жил! И вы предлагаете мне с этим согласиться?

— Я вам ничего не предлагаю. — «Профессор» улыбнулся и, похоже, даже подавил легкую зевоту. — Вы должны понять тех, кого вы осуждаете, а это иногда труднее, чем просто с кем-то согласиться…

Каргаполов уже не вслушивался в разговор, сидел на траве около Андрея, подложив под его голову пилотку. Катя присела рядом на корточки и вглядывалась в бледное, потное лицо товарища.

— Чего будем делать? — тихо спросила она.

— Подождем, когда он очнется! — Иван пожал плечами. — Не оставлять же его здесь?

— Я его сейчас приведу в себя!

Она приподняла голову Андрея, положила ее в подол и начала растирать ему уши, пока он не замычал от боли…

III

Огни избы просвечивали сквозь туман. Прихватив Андрея в поясе, Иван то вел, то тащил его на себе, то тянул чуть не волоком, ухватив за широкий ремень, и сапоги Векшина загребали густую пыль. Вялое тело неловко лежало на спине, сползало, раза два Иван заваливался в канаву, в душный чертополох, липкий пот заливал глаза, и тогда казалось, что впереди уже не туман, а какое-то серое, как тесто, месиво и они никогда не выберутся из его вяжущей, трясинной жути. Если бы не Катя, несшая весла и изредка подставлявшая плечо, чтобы Иван мог немного передохнуть, он бы совсем выбился из сил. Когда Катя наконец распахнула перед ним калитку, он еле доволок Векшина до сеней, и Андрей упал как неживой, глухо стукнулся головой об пол.

— Ты не мог полегче-то, Ваня? — недовольно сказала Катя.

— А ну его! — Каргаполов с трудом разогнул онемевшую спину. — Ненавижу, когда люди превращаются в скотов!

— Уж больно ты строгий! — Катя помолчала в темноте, шаря рукой по стенке. — Мы, бабы, видно, жалостливее вас… Я вон сколько со своим натерпелась вспомнить страшно… И под столом валялся, и под себя ходил, и в милицию без счета из-за него таскали, и подмывала за ним блевотину, все надеялась — а вдруг мужик одумается, ведь руки у него золотые!.. А потом вижу: кого-то одного спасать или мальчишку или Николая! И обрубила враз концы…

Она нащупала выключатель, и под потолком сеней зажглась тусклая лампочка, едва рассеивая густую темень. Однако свету было довольно, чтобы Катя смогла уложить Векшина на чистое место под лестницей, подбросила ему под голову что-то мягкое, накрыла стеганкой.

В избе она щелкнула другим выключателем, и яркий свет обмыл горенку с белыми стенами, крашеными, как яичный желток, полами, устланными домоткаными пестрыми половичками, с белой, пышной постелью с кружевным подзором на высокой, с никелированными шарами кровати.

Катя стянула у порога сапожки, неслышно прошлась в носках.

— Мама, это ты? — раздался сонный голос за тесовой перегородкой.

— Ты смотри — учуял! — Катя покачала головой, заулыбалась и, раздвинув цветной ситцевый полог, скользнула за перегородку. — Ну, чего