Это все, что наш летописец смог записать про те годы, даже про так называемую битву при Пуатье в 732 году, которую некоторые из его последователей-современников считали одной из решающих битв за всю историю и без победы в которой, как заявил один американский студент, «мы все были бы полигамными турками-мусульманами, а не христианами, поклоняющимися единому истинному Богу!»

Со временем эти местные анналы разрастались, кочуя из монастыря в монастырь или же вписываясь в сюжет всемирной истории, восходящей к Сотворению мира или к самому первому году. Осведомленный автор мог таким образом превратить их в общую хронику, которая все еще соблюдала бы деление по годам. В основном, однако, анналы, монастырские или соборные, сохраняли свой местечковый характер, который соответствовал чрезвычайно местечковой жизни той эпохи.

Еще один тип историописания, появившийся в раннем Средневековье, – жития святых. Написанные поначалу по правилам римской риторики, предписывавшей, что всякая биография всегда должна быть панегириком, эти жизнеописания увековечивали также память о древних святилищах, где святые и мученики теперь творили чудеса, некогда творимые языческими божествами. Однако со временем они выработали собственный характерный вид, став одной из самых своеобразных форм биографических сочинений из тех, что созданы в Средние века. К сожалению, жития имеют тенденцию к поразительному единообразию, когда каждый святой приобретает стандартные добродетели других святых и после совершения множества чудес, заимствованных из Библии или из подвигов праведных предшественников, отправляется на Небеса. Такие произведения, написанные главным образом для назидания и переписываемые из века в век, согласно современным формам языка и мышления, скорее всего, содержат больше субъективной, чем объективной истины. Если они сохраняют индивидуальные и местные детали, то ценны скорее как отражение средневекового мышления и того типа религиозной жизни, которым тогда преимущественно восхищались.

Эти три основных типа христианского историописания – хроники, анналы и жития святых – были унаследованы и продолжены XII веком, но по-своему и с теми полнотой и разнообразием, которые отражают новую, более активную эпоху. Агиографии, если начинать с конца, было предостаточно: обыкновенные жития, особые собрания чудес, записи о нахождении и переносе реликвий. Жития более ранних святых переписывались заново, во многом для особых случаев, таких как перенос мощей короля Эдуарда Исповедника в Вестминстер в 1163 году. Подобное событие могло даже породить новый цикл легенд, таких как, например, «Роман о Роллоне», который Бедье связал с торжественным открытием гробниц нормандских герцогов в Фекане в 1162 году[152]. А чудеса святого Николая, множащиеся по мере того, как его мощи и культ перемещались на север от Бари, могли сыграть решающую роль в создании литургической драмы.

Хотя и в меньшем количестве, чем в более легковерные времена Меровингов, но у XII века были свои святые, от аскетов орденов Клюни и Сито, в особенности святого Бернарда, до наиболее знаменитого и характерного мученика XII века – Томаса Бекета. Убитый в 1170 году и канонизированный в 1172-м, Бекет в сознании современников сразу же стал олицетворять церковь в ее конфликте с государством. К концу века сложился целый корпус литературы про Бекета на французском, исландском языках и латыни, включающий множество чудес у его гробницы в Кентербери, которые уже начали привлекать поток паломников, увековеченных потом на страницах Чосера. Приобретение святых реликвий было делом бизнеса, равно как и религии, поскольку чудеса, совершавшиеся в святилище, привлекали паломников, а вместе с ними и дары, особенно если такие места упоминались в известных эпосах. Константинополь считался самым крупным хранилищем древних реликвий, и тот, кто проходил этим путем, все чаще стремился выпросить или украсть что-то из сокровищ. Кентерберийский монах около 1090 года рассказывает нам об обретении частицы мощей святого Андрея, а монах из эльзасского аббатства Пери оставил довольно обескураживающее сообщение о подвигах своего настоятеля во время грандиозного разграбления 1204 года:

В то время как победители жадно грабили захваченный город, принадлежавший им по праву завоевания, аббат Мартин задумался о своей добыче; и чтобы не остаться одному с пустыми руками, в то время как все остальные бы разбогатели, он решил захватить трофеи собственными освященными руками. Но поскольку он полагал, что не подобает ему этими руками хватать что-либо из мирских вещей, то начал обдумывать, как бы ему заполучить какую-нибудь частицу мощей святых, которых, как он знал, в городе было великое множество… [Найдя подходящую церковь, где была рака с мощами] настоятель поспешно и жадно засунул в нее обе руки и, будучи крепко препоясан, наполнил плодами праведного святотатства и свою собственную пазуху, и пазуху своего капеллана. Он благоразумно спрятал то, что показалось ему самым ценным, и тотчас же удалился. О том же, почему и насколько были достойны почитания те реликвии, которые присвоил себе святой грабитель, более полно рассказывается в конце этого сочинения [след крови Христовой, частица Креста, «немалая частица святого Иоанна Крестителя», длань святого Иакова и реликвии от многих святых и священных мест]. Когда он поспешил к кораблям, если можно так выразиться, набитый до отказа, те, кто его знал и любил его, завидя его, пока сами спешили к добыче с кораблей, радостно вопрошали, не украл ли он чего-нибудь или чем же он так нагружен. Со счастливым, как всегда, выражением лица он отвечал приятными словами: «Мы потрудились на славу». На что они отвечали: «И слава Богу»[153].

Такой поток реликвий, особенно когда они стали предметом торговли, со временем привел к их обесцениванию и даже сомнению в их подлинности, что позволило Чосеру писать о «свиных костях» в «Рассказе Продавца индульгенций»[154], а Эразму сочинить сатиру о молоке Богоматери Уолсингемской[155]. Масло в огонь подливали многочисленные копии одной и той же реликвии, каждая из которых претендовала на подлинность оригинала. К концу Средних веков по меньшей мере в пяти церквях Франции хранилась «подлинная» крайняя плоть Христа, и даже папа Иннокентий III, когда в начале XIII века подняли этот вопрос, не смог его решить[156]. Столетием раньше Гвиберт, аббат Ножанский, незадолго до своей смерти в 1119 году написал любопытный трактат «О мощах святых» (De pignoribus sanctorum), в котором явно скептически описал подобные явления. Либо у святого Иоанна Крестителя, как он утверждает, было две головы, либо одна из тех, что сохранились в Константинополе и Сен-Жан-д’Анжели, – все же фальшивая. То, что в Амьене действительно покоится тело святого Фирмина, ничем не подтверждено, зато подлинность хранящихся в Сен-Дени головы и частей тела этого святого заверена сопроводительной запиской на пергамене. Если