работая год за годом, за исключением тех случаев, когда зимние холода заставляли отложить перо. Не имея возможности лично изучать «события в Александрии, Греции и Риме», описывая первые века христианства, он опирается на более ранних христианских хронистов. Для более поздних времен использует труды современных ему нормандских и английских историков, а также жития святых. Ему были доступны документы, хранившиеся в архивах монастыря, и сборники современных латинских стихов, которые он же и пополнил. Ордерик имел общее представление о Мариане и Сигеберте, но не более того. В своей работе он следовал собственному, довольно дискурсивному плану, – намеченному от рождения Христа до 1141 года. Пять печатных томов его труда – это не только кладезь сведений о жизни эпохи. Они демонстрируют уверенный подход и глубокое понимание человеческой природы, которые далеко не всегда ассоциируются с монастырской жизнью. «Лучший французский историк века» тем не менее до самого конца оставался монахом и вспоминал свою церковную карьеру с живой надеждой на вечное вознаграждение, обещанное ему в юности.

Оттон Фрейзингенский (ум. в 1159) – замечательный пример епископа-историка, у которого всеобщая история приобретает философский оттенок. Он успел побывать и историком, и философом, и монахом, и епископом. Связи с императорской четой Фридриха Барбароссы, его племянника, сделали Оттона участником главных событий его времени и довели до Рима и Иерусалима в составе экспедиций, которые он описывает с точностью очевидца. Кроме того, в молодости он отучился в Париже и первым привез в Германию «новую логику» Аристотеля, оказавшую глубокое влияние на его собственное мышление. В своих исторических сочинениях он проявляет живой интерес к схоластическим конфликтам эпохи, логике силлогизма и дискуссии о субстанции и атрибутах. Он был знатоком латинской словесности и испытал настолько глубокое влияние труда «О граде Божьем» Августина, что собственную «Хронику» назвал трактатом о двух градах – земном и небесном. Вся восьмая, она же заключительная, книга посвящена пришествию Антихриста и установлению Небесного Иерусалима, слава которого смутно прослеживается в апокалиптическом описании жемчужных врат и золотых улиц. «Помещенное как бы в конце времен», его нетерпеливое сердце ожидает приближающегося конца, но и вся ранняя часть его истории – это одна большая трагедия перемен и упадка, каждая книга которой «завершается страданиями». Вспоминается фраза Джорджа Сантаяны об огромном разочаровании церкви в этом мире и минутных иллюзиях относительно мира грядущего! Однако, когда Оттон доходит до фактического разделения своего сумбурного повествования по книгам и периодам, вырисовывается вполне рациональная историческая перспектива. Доримская эпоха (или первые четыре периода истории у Августина) описана в первой книге. Вторая охватывает период от основания Рима до рождения Христа. Заключительные моменты последующих трех книг – Константин, Одоакр, Верденский договор – напоминают о датах, набранных крупным шрифтом в современном учебнике. Шестая книга заканчивается смертью Гильдебранда в 1085 году, а седьмая, самая подробная, охватывает период от Первого крестового похода до 1146 года. Такая перспектива – явно римская, потому что Оттон находит единство христианских веков в Римской империи, железной эпохе четвертого царства по Орозию. Перенесенная из Рима к грекам, затем, последовательно, к франкам, лангобардам и германцам, империя движется на Запад своим курсом точно так же, как учение Востока перешло к грекам, римлянам и, наконец, к галлам и испанцам, современникам автора. Как и его племянник-император, Оттон придерживается теории стоящей над законом власти императора, ответственного только перед Богом, говоря о ней в выражениях, напоминающих «Свод» Юстиниана.

Годы процветающего правления Фридриха I, этого светоча средневековой империи, сподвигли Оттона написать еще одну, чуть менее пессимистичную историю. Две книги биографии Фридриха, или «Деяния», доведенные до 1156 года, предоставляют наиболее удобную возможность оценить многогранность таланта Оттона как историка, даже если мы не решимся поставить его, как это делает один восторженный немецкий автор, в один ряд с Тацитом и Фукидидом. Лучшее из дошедших до нас описаний шествия в Рим за императорской короной (Römerzug) 1154–1155 годов составлено им. То же самое можно сказать про описание Ломбардской лиги, с которой императору приходилось бороться:

В управлении городами и в ведении гражданских дел они по сей день подражают мастерству древних римлян. Они так любят свободу, что для защиты от злоупотребления властью предпочитают, чтобы ими управляли консулы, а не правители. Они делятся на три сословия, а именно на «капитанов», «вавассоров» и «народ». Чтобы предотвратить рост сословной гордыни, консулы избираются из каждого сословия, а не только из одного, и из опасения злоупотребления властью их сменяют почти каждый год. Таким образом, поскольку вся страна принадлежит городам, то каждый из них принуждает всех живущих на территории диоцеза подчиняться, и едва ли сыщется знатный человек, который откажется признавать власть своего города… Чтобы их военные силы не иссякали, города опускаются до того, что выдают пояс с мечом и почетное звание юношам низкого происхождения или занятым презренными ремеслами, которых другие народы, как вредителей, не допускают до более почетных и свободных занятий. Благодаря этому они превосходят другие города мира богатством и могуществом; и, помимо их устроения, процветанию способствует и то, что их правители не отправляются надолго за Альпы. Но их древняя знатность не скрывает их варварского происхождения, ведь, хотя они и хвастаются тем, что живут по закону, ему они не повинуются. Они редко или вовсе никогда не принимают своего правителя с должным уважением, хотя их долг – выказывать ему добровольную и почтительную покорность. Они не подчиняются указам, которые он издает в силу своей законной власти, если только присутствие его воинства не принуждает их к этому[159].

В жанре биографии XII век оказался особенно плодовитым. В раннее Средневековье биография не имела такого значения: лишь совсем немногие личности выделялись на общем фоне. В этом смысле образ Карла Великого, созданный Эйнхардом, стал удивительным исключением, которое обязано Светонию в той же мере, что и самому Эйнхарду. Большая часть средневековой биографии, как и средневековая портретная живопись, имела дело с типажами, и грани личностной характеристики обычно притуплены. Как отмечал Шмайдлер, литературное портретирование в нашем понимании редко встречается в Средние века; автору не часто приходило в голову прервать свое повествование, чтобы изобразить человека или группу людей[160]. Исключение подтверждает правило, когда Ачербо Морена из Лоди в своем отчете об итальянских кампаниях Барбароссы в 1163 году, ярко описывая императора, императрицу и главных персонажей, выражал надежду, что его читатели не сочтут это излишним или неуместным. Излюбленной формой биографий были каталоги и серии местных биографий или «деяния» епископов, аббатов либо конкретных графов. Более подробные и интересные, чем скупые анналы, они все