решение уехать в Париж, он, конечно, стоял перед серьезным выбором. Следует отдать должное мужеству Поля. Может ли каждый из нас, заглянув в себя, сказать такую фразу: «Я хорошо обеспеченный человек, и я могу стать еще более обеспеченным, но сегодня отказываюсь от комфортной жизни во имя каких-то своих химерических ожиданий»? По сути, ожидания от будущего, действительно, были призрачными. У него не было такого блеска и виртуозности в ремесле, как, например, у прекрасного рисовальщика Ренуара. Сезанн, как уже говорилось, отличался грубоватой манерой письма.

Так Поль, не имея оснований верить в то, что может быть признан в художественной среде, бросает все! Правда, отец, сжалившись, все-таки назначил ему содержание в 150 франков, что позволило Полю более-менее безбедно жить в Париже. Надо отдать должное Луи Огюсту. Несмотря на то, что за отцом Сезанна закрепился образ жестокого, грубого и своенравного человека, он, в конце концов, согласился с выбором сына. Надо признать: если бы не было Луи Огюста, не было бы и Поля Сезанна в прямом и переносном смысле.

В становлении великого мастера сыграло роль еще одно обстоятельство. Его мать Анна Элизабет Обер верила в прекрасное будущее своего сына так же, как и мать Пикассо, не сомневавшаяся, что ее сын превзойдет всех на любом поприще: если он будет военным, то станет генералом, если будет священником, то станет папой римским! И Анна Элизабет верила, что из ее сына получится прекрасный художник. Более того, искала такие наивные подтверждения своим предчувствиям: «Рубенс ведь тоже Поль (Пауль по-нидерландски. – Авт.). Веронезе тоже как бы Поль (Паоло по-итальянски. – Авт.). Это говорит о том, что и мой мальчик Сезанн станет таким же знаменитым, как они!» Мы понимаем, какую значительную роль сыграл отец в жизни мастера. Но как бережно мать работала с тончайшими струнами души своего талантливого сына! Ведь у каждого из нас есть в душе струны, которые звучат едва слышно, однако важно их настроить и услышав камертон души.

Думается, мать, как никто, умеет создать условия способствующие отладить эти струны так, чтобы они звучали в унисон с сокровенными ожиданиями. И благо тому, у кого есть такая замечательная мать! Жаль, что мало исследователей обратило внимание на роль матери в судьбе Сезанна. Помните, его называли «медведем с тонкой душой»? Значит, кто-то эту тонкую душу «настраивал»? Отец же постоянно подавлял его своим авторитетом и властью, хотя одновременно воспитывал в нем и силу воли, стремление двигаться наперекор всему, преодолевать препятствия. Бычье упорство, с которым Луи Огюст добивался финансового благополучия, в конце концов передалось и его сыну выработав в нем необходимые качества характера, позволившие Полю пройти по избранному пути до конца.

В 1886 году, когда отец ушел из жизни, Сезанн получил большое наследство, которое помогло ему вообще отбросить все материальные проблемы. Он переехал в отцовский особняк в поместье Жа-де-Буффан и заперся в нем, чтобы писать, писать и писать. Он настолько был поглощен работой, что забывал ставить дату окончания работы над картиной, забывал ставить подпись.

Ему все было безразлично – он занимался любимым делом! Кто из нас не мечтал стряхнуть с себя все заботы и заниматься только тем, что нам по душе? Весь неимоверный талант, сила интеллекта Поля сосредоточились на творчестве.

Когда мы говорим об упорстве Сезанна, о его движении наперекор всему, то должны исполниться удивлением от того, насколько целеустремленной личностью он был! И возникает даже некоторая зависть: Сезанн обладал такой цельностью характера, что смог состояться вопреки постоянным насмешкам и несерьезному отношению к его творчеству. Можно предположить, что виной этому стало еще и время. Сезанн творил в переходный период, то есть когда от прошлого остались лишь обломки, а что делать дальше – непонятно, так во всяком случае рассуждали многие искусствоведы. На тот период мы имеем образцы «высокого профессионализма» в лице тех академиков Французской академии, которые достигли высочайшей техники рисунка. На их работах – выхоленные лица, совершенно отточенная техника, доводившая картины до мертвенного состояния. К примеру, Венеру Александра Кабанеля, возлежащую на волнах, которая при всей своей отточенной технике не вызывает сколько-нибудь глубоких переживаний. Все написано с фарфоровым правдоподобием, но не находит отклик в душе.

Сезанн отрицал подобные работы, но при этом понимал, что никогда не достигнет такого высокого уровня техники. Он хотел бы достичь высокого мастерства, но все-таки Писсарро, вероятно, не владел чисто техническими навыками, потому что не имел возможности получить соответствующее образование.

Однако Писсарро убеждал Поля: «Тебе не нужно академическое образование!» И многие художники того времени отказывались от классического обучения. Да, на каком-то этапе без него можно обойтись. Но образовательный фундамент дает тебе возможность двигаться дальше – совершенно свободно и непринужденно. Так было и с Дали, и с Пикассо, и с Модильяни. Они тоже понимали, что если не имеешь прочного основания, то не можешь свободно чувствовать себя в творческом полете. И у Сезанна, мне кажется, было ощущение внутренней неполноценности, в чем не мог признаться даже самому себе, но упорно шел по пути преодоления комплексов. Справиться с трудностями ему помог Камиль Писсарро, который относился к нему с добротой и опекал его. Они вместе ездили на пленэр в Аржантёй и Овер. Кстати, в Овере Поль познакомился с известным доктором Гаше, который тоже оценил его творчество и поддержал Поля. Когда у Поля не было денег на покупку каких-то бакалейных товаров в лавке, Гаше выступал ходатаем перед торговцами, что бы те в качестве оплаты брали у Сезанна его картины.

Кстати, когда Сезанн ушел из жизни, жена, продав всего несколько его картин, обеспечила себя на много лет вперед. И те бакалейщики, которые принимали картины в обмен на продукты, потом продали их так выгодно, что позволило безбедно жить долгие годы и им самим, и их потомкам.

Провозвестник будущего – все устремлено вперед, в века!

А кто мог предвидеть такое величайшее признание мастера? Ведь лицом к лицу, как говорил Сергей Есенин, лица не увидать. Когда находимся рядом с гением, то редко понимаем, кто с нами рядом. Большинство привыкло к классическим работам, к общепринятым образцам. И вдруг появляются такие мощные работы-глыбы, в которых трудно сразу что-то понять! Как поверить, что перед нами провозвестником искусства будущего, то что устремлено вперед, в века? Когда человек разрушает границы между настоящим и будущим, он совершает рывок в неведомое. Ему там видно что-то запредельное, но, нам, обывателям, оно не доступно. Поэтому гении порицаемые, гении отверженные, и гениям трудно. И только такие глыбы, как Сезанн, могут