окончить фразу, а потом прошептал: «Я теряю голову под небом ваших глаз».

– Это стихи?

– Нет, это стихия чувств…

Мы вошли в скоростной лифт башни вместе с двумя пожилыми американцами. Брис, как гостеприимный парижанин, на прекрасном английском поприветствовал гостей. Я же ограничилась улыбкой и приветственным жестом поднятой руки. Увидев мои «весёленькие» ногти, Брис улыбнулся и, церемонно взяв мою руку, представил американцам:

– Русская маркиза де Брис, – торжественно произнес он.

Мужчины вынуждены были склониться для поцелуя, но, увидев мои ногти-китч, заржали как лошади и попросили разрешения сфотографироваться со мной. Я принимала самые комичные позы, и мы веселились как дети.

Вскоре, оставшись вдвоем, Брис шутя сказал:

– Всё в руках человека, поэтому их надо часто мыть.

Какой маньяк, подумала я. Ну что ж, я тебе устрою, и протянула ему обе руки для мытья.

Он нежно принял их и медленно мыл каждый пальчик, потом достал из кармана пиджака аккуратно сложенный носовой платок и, тщательно вытирая, целовал их и смотрел, смотрел мне в глаза.

– Вы можете смотреть сколько угодно, на меня это не действует.

– Невинное благоуханье лет. Тяжела правда ваших чувств.

– А вы могли бы выразить правду ваших чувств?

– Невозможно, потому что моя нежность к вам так беспредельна, что на земле еще нет таких слов, чтобы выразить её.

Мы стояли перед большим зеркалом – оба высокие, стройные, красивые. Даже цвет одежды совершенно случайно совпадал.

– Ангел, посмотрите, как мы созвучны и гармоничны. Он смотрел в зеркало и улыбался мне.

Мы были оба темноволосы, с черными глазами, длинными ногами, только у Бриса были узкие бедра и широкие плечи, а у меня наоборот.

Он сомкнул пальцы обеих рук на моей талии, так она была тонка, и притянул легонько к себе, продолжая смотреть в зеркало, где отразилась какая-то тайная свежесть взглядов и тайная свежесть ласки.

– У вас расстегнулась застёжка на левой туфле.

Я подняла ногу, чтобы…

– Не надо, прошу вас, это я опущусь на колени. Может, разрешите поцеловать?

– Застёжку?

– Ну хотя бы застёжку.

Мне почему-то вспомнилась моя московская подруга Верочка, с которой мы вместе учились на историческом факультете. Ее оставил любимый человек, и она постоянно плакала и плакала.

Он не стоил даже её мизинца, как можно было его любить – непонятно.

– Верочка, прекрати плакать. Я тебе найду другого, достойного.

– Я не хочу другого. Я люблю только его.

– Но за что? Скажи, за что?

– Любят не за что-то, любят просто так.

– Я отомщу за тебя. Они будут стоять передо мной на коленях.

– Кто? – с испугом спросила Вера.

– Все!

И вот сейчас очаровательный француз у моих ног, но в сердце моём нет чувства мести и нет чувства любви, только одна неловкость.

Я присела перед Брисом на корточки, и он, увидев мои колени так близко, нежно поцеловал их.

Он был бледнее бледного и нежнее нежного.

– Вам плохо? – спросил проходящий мимо служащий в униформе.

– Нам очень хорошо, – ответил Брис, приходя в себя.

В неловком молчании мы направились в зал ресторана «Небо Парижа».

С высоты пятьдесят шестого этажа, через стеклянную стену ресторана был виден сказочный ночной город, покоривший собой небо. Волшебным ковром он стелился под нашими ногами. Огни фонарей, как звёзды, стояли на мосту. Сплошным огненным потоком катились автомобили. Всё двигалось и сверкало в каком-то своем ритме. Ночь преобразила «серую розу» дневного Парижа. Невольно я впадаю в его дурманящий обман и уже чувствую его ритм: раз-два-три, раз-два-три – слышу музыку вальса. Париж танцует и кружит, кружит мне голову.

– Брис, Вы помните вальс № 2 Шостаковича?

– Вы будете очень удивлены, но обыкновенный француз, сидящий перед Вами, – поклонник Дмитрия Шостаковича.

В его ответе сквозила обида, поэтому уж лучше пошутить.

– Извините, а я размечталась, что Вы – мой поклонник.

Он улыбнулся, и весь потянулся ко мне. Я взяла его руку и, глядя на длинные пальцы, спросила:

– Вы пианист?

– Благодаря маме. Она врач-педиатр, но очень любит музыку и с детства заставляла меня играть на рояле, объясняя, что музыка – это жизнь, и в трудную минуту музыка меня спасёт. Как она была права! Ваши глаза-пистолет меня убили бы, если бы я не знал Шостаковича.

– Будет то же самое, если Вы не будете знать Александра Пушкина, Михаила Булгакова, Ивана Тургенева…

– Я очень люблю Тургенева и предлагаю Вам завтра отправиться вместе.

– В Буживаль! Ура!

Брис счастливо улыбался, а ко мне склонился официант:

– Madame, что вы будете пить?

– Кровь моего спутника.

– Он и так уже бледен, – отшутился гарсон.

– Madame пьёт только воду, – сказал Брис.

– Только водку? – не расслышал официант.

Мы с Брисом умирали от смеха. Мы были молоды, беспечны, нам оставалось только шутить и радоваться жизни, совсем не зная, что ждет нас впереди.

Брис встал и, склонившись над моим блюдом, аккуратно разрезал мясо на маленькие кусочки.

– Брис, это я могу сделать сама.

– Не беспокойтесь. Я отрабатываю разбитые очки.

– И долго Вы собираетесь отрабатывать?

– Всю оставшуюся жизнь.

И он серьезно посмотрел мне в глаза.

– Я только что понял, в чём секрет Вашего магнетизма – это отсутствие всякого кокетства.

– Моё кокетство вы увидите во время десерта.

– Опять интригуете? Но мне и так интересно с Вами. Я сохраню навсегда счастье этого дня.

– Что желаете на десерт? – спросил гарсон.

– А что Вы можете предложить?

– Торт «Опера», пирожное Павлова (малина с легким кремом, в форме пачки балерины), торт «Париж – Брест» (под таким названием во Франции проходят велосипедные гонки из Парижа до города Брест в Бретани, и торт сделан в форме велосипедного колеса с кремом внутри).

– Несите.

– Что?

– Все!

– Для Вас одной все три?

Он недоверчиво смотрел на мою талию, не веря своим ушам.

Брис от смеха сползал медленно со стула, упираясь своими коленями в мои.

– Брис, объясни ему, что я не знаю, как сказать по-французски «сладкоежка», скажи, что я – сладкая.

– Я не могу, они тебя съедят, – смеялся Брис и целовал мои пальцы.

Ошеломлённый официант пробормотал: «Чертовка сладкая», и с завистью посмотрел на Бриса.

Мы вышли в ночь. Было дивно и трепетно. Темнота и прохлада обняли нас, и Брис тут же накинул свой пиджак на мои плечи.

Какой он сердечный и заботливый, подумала я, но почему он так бледнеет, как «умирающий лебедь»?

– Брис, Брис, мне нравится ваше редкое кельтское имя. Вы обратили внимание, с каким удовольствием я его произношу?

– Я просто замираю от счастья, так красиво оно звучит…

– В моем русском произношении. А что оно значит?

Он взял