меня на руки, и так уютно было в его объятиях, как в колыбели.

– В переводе с кельтского значит «мальчик с веснушками». В детстве у меня были веснушки, а потом исчезли.

– Брис, у меня тоже были веснушки. Как мы похожи!

– Анж. Встреча с Вами дает мне предчувствие чего-то значительного, важного, – сказал серьёзно Брис, усаживая меня в машину.

– Вы знаете, куда меня везти?

– На край света? Я шучу. В досье был записан ваш адрес, мы даже живём рядом, как же мы не встретились раньше?

– Раньше меня не было в Париже, а сейчас я здесь, и завтра мы едем в гости к Тургеневу, так чего же грустить?

– Невозможно ждать до завтра. Так долго.

Но его трогательный взгляд меня не трогал. Его оцепенение, грусть и перехватывающее дыхание мне были непонятны. Ведь завтра утром мы увидимся!

Голубое утро от безукоризненной голубизны неба. Торжествующая гармония солнца и лазури. Начинался ненаглядный день.

В белом лёгком платье я выбегаю из подъезда в назначенное время, но Брис уже стоит возле своей серебристой «Тойоты», поджидая меня.

Сегодня я «вооружилась» контактными линзами, поэтому уже на расстоянии вижу, что он одет, как и я, в «белое, как правда, полотно», говоря словами Виктора Гюго.

– Брис, Брис, это невероятно, это ты специально, чтобы мы были опять похожи?

Он счастливо и заразительно смеется, подхватывает меня на руки и кружит, кружит, кружит, повторяя: «Мой Ангел, мой белый Ангел!»

– Осторожно, я потеряю шляпу.

– А я голову, – отвечает Брис, – а шляпка тебе очень идёт, а маки на ней пламенеют, как твои губы. Можно поцеловать?

– Маки?

Он опять смеётся и подносит меня к зеркальной витрине магазина.

– Смотри, как мы гармоничны до умопомрачения.

Вот так естественно, совсем не замечая этого, мы перешли на «ты», и мне показалось, что мы были знакомы всегда, даже мои губы привычно и радостно произносили его имя.

– Брис, мы так быстро мчимся, а за окном автомобиля такая цветущая краса, впусти пейзаж в машину!

Он улыбается и распахивает все окна. И моя шляпа улетает на заднее сиденье и приземляется на аккуратно сложенный пиджак Бриса.

– Дело в шляпе, – рассмеялась я.

Из-за свиста ветра Брис ничего не слышит и отвечает невпопад.

– Хороший запах. Что это за духи?

Я закрываю окна, чтобы можно было разговаривать.

– Никогда не душусь духами, чтобы не забить мой натуральный, индивидуальный запах кожи. Мама говорила, что я пахну фиалкой. У каждого человека есть свой запах, который меняется в зависимости от настроения и возбуждения. А духи – это дело колхозное, у всех Диоры да Кардены.

– Обожаю твою единственность. Пожалуйста, подыми руки вверх.

С криком «Русские не сдаются» подымаю руки, думая, что сейчас он вытащит игрушечный пистолет, но… Брис целует мои подмышечные впадины.

– Мне щекотно, – заливаюсь я смехом. И это опасно – целовать и управлять автомобилем.

– Фиалковый Ангел, сладкая девочка, ты не заметила, что я Ас?

– Это уже моя тема.

– ?

– Во время первой мировой войны французские лётчики, сбившие пять вражеских самолётов, рисовали на фюзеляжах карточных тузов (туз по-французски AS), за что получили прозвище летающих асов. Французы даже сформировали образ идеального аса – отважный, красивый, широкая натура и конечно же – любимец женщин. Были и свои правила – не нападать на заведомо более слабого противника, не добивать уже поврежденные самолёты, отдавать почести погибшему противнику. Боевые летчики всех стран последовали примеру французов. Но, как ты понимаешь, для русского характера это было недостаточно, надо было как-то выделиться. И вот Пётр Нестеров, впервые своей мёртвой петлёй закладывает основы высокого пилотажа и совершает первый в мире воздушный таран, ставший для Петра смертельным.

Как тонко Брис чувствует все оттенки моего настроения, с каким интересом и вниманием слушает меня, как будто мы связаны какой-то прошлой жизнью или будущей…

Он берёт мою руку и ладонью прижимает к своей щеке. У него удивительно гладкая кожа.

– Брис, ты что, брился всю ночь?

– Ты почти угадала. Я впервые не мог уснуть, поэтому играл на рояле всё, что приходило в голову, а потом готовился к встрече с тобой, заучивал на память стихи Ивана Сергеевича к Полине Виардо, боясь твоего насмешливого взгляда, «ах, эти французы, они ничего не знают».

Мы подъехали, чему я была очень рада, потому что мой «ас» больше смотрел на меня, чем на дорогу.

Брис берёт меня за обе руки и читает мне Тургенева: «Когда так радостно и нежно глядела ты в глаза мои…» Я никогда в жизни не слышала голоса Тургенева, но мне показалось, что голос Бриса полностью соответствует моему образу писателя.

«…когда, бывало, ты стыдливо

задремлешь на груди моей,

и я, любуясь боязливо,

красой задумчивой твоей».

Брис целовал мои уши и шептал стихи, но я слышала только отрывки: «беспечно рядом, дыша дыханием одним».

Как нам повезло! Сегодня экскурсию проводил Александр Звигильский, сын русских эмигрантов, родившийся в Париже в 1932 году, известный филолог, посвятивший свою жизнь изучению творчества И.С. Тургенева и его переписке с Полиной Виардо. Он был блестящим рассказчиком, и я узнала очень много о «большом Московите», как прозвал Тургенева Мопассан. Именно Тургенев познакомил Россию с Мопассаном в 1881 году.

Альфонс Доде, прочитав «Вешние воды», писал Тургеневу: «Впечатление ночи и воды поистине удивительны. Будто вдыхаешь аромат полевых цветов, не видя их. До встречи, Волшебник».

Но детство Тургенева было совсем не волшебным. Его жестокая мать собственноручно секла мальчика каждый день.

– За что? – спрашивал ребенок.

– Сам знаешь.

Как унизительно было зависеть материально от этой грубой скряги.

В Париже Иван Сергеевич жил очень скудно. Вдруг однажды ему принесли огромную посылку из России от матери. Расплатившись последними деньгами за доставку, Тургенев с нетерпением открыл её. Там были кирпичи…

Брис поймал мой взгляд, полный страдания, и прижал меня к себе.

Только после смерти матери «Московит» стал богат и смог побаловать свою Полину, в которую был влюблён: «Моя Полярная Звезда, если бы я мог вам отдать мою жизнь». Она лишь позволяла любить себя. Тургенев учил её русскому языку. И в её репертуаре появились русские романсы. Он страдал, когда она уезжала на гастроли и писал: «отсутствие – это только для того, чтобы сказать, что думаю о тебе…»

Муж относился спокойно к роману своей жены, собственное здоровье занимало его гораздо больше. Многие смеялись над верностью Тургенева: «Когда унылый миг разлуки… я молча трепетные руки к губам и сердцу прижимал».

После смерти Тургенева Полина Виардо