— Держу пари, — сказала я, — что, когда мы приедем в Тенч-Аббас, мама встретит нас как ни в чем не бывало и покажет нам свободную комнату.

— Тогда нам лучше сразу пожениться, — заключил Николас, — а то я не отвечаю за последствия.

Что мы и сделали.

Я медленно вывела эти слова, поглядела на них, чуть вздохнула и, положив ручку на столик, полезла в сумку за сигаретами.

Закурив, я огляделась и задумалась над заключительной унылой фразой из моего письма к Элизабет. Пожалуй, все происходящее со мной вовсе не так уж и скучно, вот только не хватает настоящих приключений. И рождают эту жажду приключений сами Афины. Все вокруг суетятся, говорят, жестикулируют, но главным образом говорят. Когда вспоминаешь Афины, первое, что приходит на ум, это не шум действующего на нервы нескончаемого потока машин, и не бесконечный грохот отбойного молотка, и даже не извечный стук долота по пантелийскому мрамору — все еще самому дешевому строительному камню. Первое, что вспоминаешь об Афинах, — гул разговоров. Он возносится к вашему окну в гостинице, поднимаясь над клубами пыли и рокотом моторов, вздымается, словно море, у подножия храма на Сунионе — гул голосов афинян, спорящих, смеющихся и говорящих, говорящих, говорящих без умолку, как некогда ораторствовали они до умопомрачения в окружении расписных колонн Агоры, которая, между прочим, здесь неподалеку.

Я расположилась в довольно известном и модном кафе, в глубине зала, прямо у стойки бара. Большие стеклянные двери, выходящие на тротуар, стояли открытыми, впуская пыль и гам площади Омония, которая, по сути, является торговым центром Афин. Ну и, конечно же, средоточием шума и суеты. Машины то еле тащатся, то проносятся мимо беспорядочным потоком. Толпы людей — а их здесь, как и машин, в изобилии — текут по широким тротуарам, омывая, словно островки, группки безукоризненно одетых мужчин, которые обсуждают то, что и положено обсуждать мужчинам утром в Афинах; их лица сосредоточенны и полны жизни, а пальцы неустанно перебирают янтарные четки — непременный атрибут мужчины Восточного Средиземноморья. Женщины — кто в модных одеждах, а кто в широких черных юбках и черных же крестьянских платках — заняты покупками. Ослик, так нагруженный цветами, что походит на вышедший на прогулку сад, медленно бредет мимо дверей кафе, а зазывные крики его хозяина бесплодно теряются в суматохе жарких улиц.

Я отодвинула чашку, затянулась сигаретой и решила перечитать письмо.

Ты, должно быть, уже получила мои письма с Миконоса и Делоса, еще одно я отправила пару дней назад с Крита. Очень трудно подобрать слова. Мне так хочется рассказать, как прекрасна эта страна, но при этом я боюсь перестараться, а то твой перелом ноги, из-за которого ты не смогла приехать, покажется тебе подлинной трагедией! Однако не будем об этом. Я сижу в кафе на площади Омония — пожалуй, самом деловом месте этого извечно делового города — и размышляю, что делать дальше. Я только что приплыла с Крита. Вряд ли на земле найдется место красивее греческих островов, а Крит — единственный в своем роде, дивный, завораживающий, и в то же время есть в нем какая-то суровость, но о нем я тебе уже писала в последнем письме. А теперь мне предстоит увидеть Дельфы; все в один голос утверждают, что это будет венцом моего путешествия. Надеюсь, они не ошибаются, ведь кое-какие места, например Элевсин, Аргос и даже Коринф, совсем не оправдали моих надежд. Я ожидала встречи с тенями минувшего, но все очарование мифов развеялось, исчезло без следа. Однако, говорят, Дельфы — это и впрямь «что-то». Потому-то я и оставила их напоследок. Единственная неприятность — я основательно поиздержалась. Похоже, я здорово глупею, когда дело касается денег. Но обычно ими ведал Филип, и как же он был прав…

В этот момент какой-то человек, пробирающийся между столиками к бару, задел мой стул, я подняла глаза от письма и сразу же отвлеклась.

Толпа посетителей у стойки — исключительно мужчины — по всей видимости, собралась основательно подкрепиться. Из чего следовало, что афинским дельцам требуется заполнять брешь между завтраком и обедом чем-нибудь посущественнее кофе.

Я разглядела горки салата оливье под густым соусом, груды аппетитных тефтелек с зеленым горошком, утопающим в масле, бесчисленные тарелочки, полные жареного картофеля, маленьких луковиц, рыбы и сладкого перца, и еще с полдюжины блюд, которых я не распознала. За стойкой тянулся ряд глиняных кувшинов, а в тени их узких горлышек поблескивали свежие оливки с сумрачных плантаций Эгины и Саламина. А еще на полке красовались винные бутылки со скучными названиями вроде «Самос», «Нимея», «Хиос» и «Мавродафния».

Улыбнувшись, я вернулась к письму.

Но вообще-то, мне здесь даже нравится одной. Не пойми превратно, я не имею в виду тебя! Больше всего на свете я хотела бы, чтобы ты была здесь и ради тебя самой, и ради меня, конечно. Ну, ты понимаешь, о чем я. Впервые за много лет я путешествую самостоятельно — чуть не сказала «без поводка» — и искренне наслаждаюсь собственным обществом, чего, надо признать, никак не ожидала. Знаешь, я даже представить себе не могу его в этих краях. Это невообразимо — Филип, прогуливающийся по Микенам, Кноссу или Делосу. Или Филип, дозволяющий прогуляться мне самой. Он немедля бы сорвался в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр, словом, куда угодно, лишь бы там что-нибудь происходило — причем сейчас, а не века назад, — даже если бы это «происходящее» пришлось устраивать ему самому.

Согласна, с ним не соскучишься, но… Да что там говорить, Элизабет, я была права, абсолютно права. Теперь я в этом не сомневаюсь. Ничего бы у нас не вышло, даже через миллион лет. Я ни о чем не жалею и надеюсь, что теперь мне удастся наконец стать самой собой. Ну вот я и призналась, а теперь сменим тему. Пусть я и не привыкла к самостоятельности, но это так интересно! Как-нибудь прорвусь! Однако должна признаться…

Я перевернула страницу и стряхнула пепел с сигареты. На безымянном пальце еще виднелась светлая полоска — след от обручального кольца. За десять дней под жарким солнцем Эгины она заметно потемнела. Шесть долгих лет исчезают без сожаления, остаются лишь приятные воспоминания, но и они сотрутся из памяти, а с ними и смутное желание уяснить, была ли бедная сиротка счастлива замужем за принцем.

Однако должна признаться, что есть и другая сторона этого Великого Освобождения. После стольких лет хождения в кильватере Филипа — а согласись, местечко было дивное — окружающее порой представляется немного пресным. Точно меня выбросило на берег. Ну, казалось бы, хоть что-то, хоть намек на приключение мог бы случиться с молодой женщиной (ведь двадцать пять еще не старость?), оставленной на собственное попечение в дебрях Эллады, — так нет! Я послушно бреду от храма к храму с путеводителем в руке, провожу довольно долгие вечера за писанием набросков к чудесной книге, которую давно уже собираюсь написать, и уговариваю себя, что наслаждаюсь покоем и тишиной… Положим, это лишь оборотная сторона медали, и со временем я привыкну. А если бы случилось нечто из ряда вон выходящее, любопытно все же, как бы я себя повела; я убеждена, что у меня есть талант, пока не знаю какой, просто он бледно выглядел на фоне многочисленных достоинств Филипа. Однако жизнь отнюдь не собирается даваться в женские руки, или я не права? Я, как обычно, отправлюсь в гостиницу писать заметки к книге, которая никогда не будет написана. Со мной никогда ничего не случается.