Я потушила сигарету и опять взялась за ручку. Надо бы как-нибудь получше закончить письмо, чуть иначе, пободрее, а то Элизабет, того гляди, решит, что я сожалею о так называемой послеразводной свободе.

И я бодро написала:

А в целом у меня все прекрасно. Да и с языком никаких трудностей. Почти все немного говорят по-французски или по-английски, к тому же я осилила шесть слов на греческом — мне хватает. Правда, не обошлось без затруднений. Я довольно бестолково обращалась с деньгами. Не стану преувеличивать, я пока не разорена, но лучше б я не ездила на Крит — это лишь усугубило дело. О боги! если теперь придется отложить поездку в Дельфы, я очень расстроюсь. Только не это! Я не могу пропустить Дельфы, это немыслимо. Я должна во что бы то ни стало попасть туда, но боюсь, придется обойтись только однодневной поездкой, — это все, что я могу себе позволить. В четверг туда отправляется туристический автобус, думаю, им и удовольствуюсь. Ах, если б я могла взять машину! Как ты думаешь, если помолиться всем богам сразу?..

Рядом кто-то прокашлялся, и на письмо чуть виновато упала тень.

Я подняла голову.

Это был не официант, намекающий, что пора освободить столик. Передо мной стоял смуглый человечек в залатанных, потертых штанах и грязной голубой рубахе и неуверенно улыбался из-под неизбежных усов. Штаны его были подвязаны веревкой, которой он, похоже, не очень доверял и потому крепко держал их загорелой рукой.

Должно быть, я взглянула на него с холодным изумлением, потому что вид у него стал совсем виноватый, однако человечек не отошел, а заговорил на очень дурном французском:

— Я о машине в Дельфы.

Я посмотрела на свое письмо и тупо повторила:

— Машина в Дельфы?

— Вы хотели машину в Дельфы или нет?

Солнце пробралось даже в этот угол кафе, и я всматривалась в собеседника против света.

— Ну да, хотела. Но я не понимаю, откуда вы…

— Я привел ее.

Смуглая рука, та самая, что придерживала брюки, махнула в сторону слепящего дверного проема.

Я озадаченно проследила за его жестом.

В самом деле машина — большая черная штуковина не первой молодости, припаркованная у тротуара.

— Послушайте, я ничего не понимаю…

— Ап! — Широко улыбнувшись, он выудил из кармана ключ от автомобиля и покачал им над столом. — Вот! Дело жизни и смерти, я понимаю, о, вполне. Потому прибыл как мог быстро.

— Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, — сказала я чуть раздраженно.

Улыбка пропала, уступив место явному беспокойству.

— Опоздал. Знаю. Виноват. Мадемуазель простит меня? Она успеет. Машина — вид у нее не очень, но это хорошая, очень хорошая машина. Если мадемуазель…

— Послушайте, — сказала я терпеливо, — мне не нужна машина. Простите, если ввела вас в заблуждение, но я не могу взять ее напрокат. Понимаете ли…

— Но мадемуазель сказала, она желает машину.

— Знаю. Уж не взыщите. Но дело в том…

— И мадемуазель сказала: это дело жизни и смерти.

— Мадемуа… Я ничего такого не говорила. Это вы сказали. Сожалею, однако мне не нужна ваша машина, месье. Мне очень жаль, но я не хочу машину.

— Но, мадемуазель…

Я решительно заявила:

— Я не могу оплатить ее.

Его лицо мгновенно просветлело от белозубой и необыкновенно привлекательной улыбки.

— Деньги! — Прозвучало это крайне презрительно. — Мы не говорим о деньгах! И потом, — добавил он с величайшим простодушием, — задаток уже внесен.

Я безучастно спросила:

— Задаток? Внесен?

— Ну да. Мадемуазель заплатила раньше.

Я вздохнула почти с облегчением. Ну не колдовство же это и не вмешательство насмешливых греческих богов. Просто ошибка.

И я твердо сказала:

— Извините. Это ошибка. Это не моя машина. Я ее не заказывала.

Ключ перестал было болтаться, но затем завертелся с прежней энергией.

— Это не та машина, что мадемуазель видела, нет-нет, та была плохая-плохая. У той была — как это? — трещина, в которую вытекала вода.

— Течь. Но…

— Течь. Вот почему я опоздал, понимаете, но мы достали эту машину, такую хорошую, после того как мадемуазель сказала, что это такое срочное дело, чтобы месье Саймон получил машину в Дельфах быстро. Отправляйтесь прямо сейчас и будете в Дельфах через три-четыре часа. — Он оценивающе поглядел на меня. — Ну, может, через пять? И тогда, пожалуй, все будет хорошо с месье Саймоном и этим делом жизни и…

— Смерти, — закончила я. — Да, понимаю. Но факт остается фактом, месье, я совершенно не представляю, о чем вы говорите! Это какая-то ошибка, мне очень жаль. Это не я заказывала машину. Насколько я поняла, эта, э-э, девушка месье Саймона должна дожидаться машины в этом кафе? Однако я не вижу здесь никого подходящего.

И тут он затараторил, да так быстро, что только потом я сообразила: я говорю по-французски довольно бегло, и он, должно быть, мало что понял из сказанного, уловив лишь смысл, да к тому же тот, который хотел услышать. Ключ по-прежнему вертелся, словно обжигал моему визави палец, и он пытался его сбросить.

— Ну да. Это кафе. Молодая леди одна. Половина одиннадцатого. Но я опоздал. Вы — девушка Саймона, да?

В ярко-карих глазах отразилось полное непонимание, отчего он стал похож на встревоженную обезьянку; моя досада улетучилась, я улыбнулась и, покачав головой, выдала одно из шести осиленных мною греческих слов.

— Нэ, — сказала я как можно убедительнее. — Нэ, нэ, нэ. — Я засмеялась и протянула ему портсигар. — Еще раз извините за путаницу. Угощайтесь.

Сигареты оказались чудодейственной панацеей от всех проблем. Вспыхнула ослепительная улыбка. Ключ со звоном шлепнулся на стол, и рука, не занятая штанами, потянулась к портсигару.

— Благодарю, мадемуазель. Это хорошая машина, мадемуазель. Приятного путешествия.

Я как раз рылась в сумке в поисках спичек и потому осознала его слова, только когда подняла голову. Но было слишком поздно. Он ушел. Мелькнул в толпе у двери, как спущенная с поводка гончая, и пропал. Как, впрочем, и три мои сигареты. Однако ключ лежал на столе, а черный автомобиль по-прежнему стоял у входа под жгучими лучами солнца.

И только тут, вытаращившись, как идиотка, на ключ, машину и солнечное пятно на скатерти, где мгновение назад лежала тень незнакомца, я уразумела, что желание порисоваться дорого обошлось мне. Я с легким головокружением вспомнила, что по-гречески «нэ» означает «да».

Конечно, я побежала за ним. Но на тротуаре бурлил безразличный ко всему людской поток, и нигде не было видно и следа потрепанного посланца богов. Официант взволнованно выскочил за мной, готовый схватить в любую минуту, если я вдруг решу удрать, не заплатив за кофе. Не обращая на него внимания, я старательно вглядывалась в толпу. Но когда он начал подавать признаки отхода за подкреплением, чтобы эскортировать меня обратно к столу и счету, я рассудила, что пора сворачивать поиски. Я вернулась в свой угол, взяла ключ, бросила быструю, озабоченную улыбку все еще недовольному официанту, который не говорил по-английски, и направилась к стойке расспросить хозяина кафе.