Толпа мгновенно подхватила мой ритм. Я подключил драм-машину и позволил цветам вести меня. Через несколько минут я посмотрел на Бонни. Она пристально наблюдала за мной, следила за каждым движением. Мне не требовалось смотреть на ноутбук. Вместо этого я поймал взгляд девушки и, убедившись, что она смотрит мне в лицо, стал одними губами произносить названия цветов. Персиковый. Бирюзовый. Черный. Серый. Янтарный. Алый. Одна мелодия сменяла другую, и каждый раз я рассказывал Бонни, что вижу. Впустил ее в свой мир. Девушка смотрела на меня не отрываясь, на губах ее играла улыбка, а я позволял ей видеть свои цвета.

Видеть меня.

Наконец я проговорил: «Фиолетово-синий». Глаза Бонни округлились. Я быстро взглянул на экран ноутбука и поставил трек, который сочинил специально для Бонни, тот самый, что не шел у меня из головы всю прошлую ночь. Он так громко звучал у меня в голове, что мне пришлось его записать.

Слова, которые я записал без ведома Бонни.

Жизнь – лишь мгновенье, взмах легкий ресниц. Первая строка звучала в начале трека, тихий, но чистый голос звенел в пустоте. Беззвучная песня невидимых птиц. Вступили барабаны, а на втором плане заиграли скрипки. Затем зазвучала дублирующая барабанная дробь, а нежный голос Бонни постепенно набирал силу, пока не достиг максимума. Фиолетово-синие слова окутывали каждый дюйм зала…

Я наложил гитарные аккорды, которые хранил уже давно, но ни разу не использовал в качестве основного мотива. Чистый голос Бонни звенел, как серебро. Я проиграл песню три раза, потом вступил следующий трек, и на смену фиолетово-синему пришел лимонно-зеленый.

Когда из динамиков загремел следующий микс, я посмотрел на Бонни. Она зажимала рот ладонями, а по ее щекам катились слезы. У меня внутри все перевернулось. Она посмотрела мне в глаза, отняла руки ото рта, и ее лицо озарила такая улыбка, которой хватило бы, чтобы осветить все это чертово здание. Бонни встала с табурета и пошла ко мне. Я утянул ее за сцену, и мы стали целоваться под аккомпанемент золотого, багряного и шоколадно-коричневого. Я чувствовал соленый вкус ее слез и мятный аромат жвачки.

Грудь Бонни прижалась к моей, а мои миксы управляли толпой, заставляя ее раскачиваться, как море, подпрыгивать и танцевать. Когда Бонни отстранилась, я оказался к этому не готов. Я сжал ее лицо в ладонях и снова приник к ее губам. Теперь она позволяла мне делать с ними, что мне захочется, и я никак не мог остановиться. Цвета сменились всевозможными оттенками синего. Сделав над собой усилие, я оторвался от Бонни и вернулся на сцену. Толпа неистовствовала. Я посмотрел вниз и заметил в первом ряду Истона: тот покачивался в такт музыке, закрыв глаза, и обнимал какую-то девицу. У обоих в руках было по бутылке пива.

Я замедлил ритм, и светотехник, уловив мой намек, выключил хаотично вспыхивающие белые лазеры, заменив их рассеянным белым светом, так что зал погрузился в мерцающий полумрак. В воздухе висел дым, обильно распылявшийся с самого начала концерта. Я вскинул вверх руку – толпа ждала моего сигнала. Медленные ритмы успокаивающе действовали на быстро бьющиеся сердца танцоров; протяжные, низкие ноты привели их пульсы в норму. У меня в ушах отдавалось эхо моего дыхания. Я чувствовал, как жар множества разогретых тел передается мне, ощущал готовность толпы сорваться обратно в дикий пляс, который мог подарить им только я.

Мои пальцы зависли над кнопками, техник ждал сигнала. Я посмотрел на Бонни – она снова уселась на свой табурет, на самый его краешек, и глядела на меня во все глаза. Она тоже ждала, когда я дам сигнал. Я улыбнулся сам себе, меня переполняла музыка. Потом, когда все были готовы, когда дольше затягивать паузу было нельзя, я с размаху опустил пальцы на клавиши и обрушил на толпу ливень звуков.

Свет прожекторов и зеленые лазерные лучи разрезали полумрак. Ритм мгновенно овладел толпой, сделав ее послушной моей воле. Я услышал у себя за спиной смех, обернулся и увидел, что Бонни смотрит на подпрыгивающий танцпол, на то, как тела движутся, точно единый организм, следуя за моей музыкой.

Я усмехнулся, прибавил ритм, и Бонни закрыла глаза и вскинула руки. Мгновение я любовался ею.

У меня в груди прорастало какое-то чувство, которое я не испытывал уже несколько лет. Никогда не думал, что снова буду переживать нечто подобное. Серебро. Я подавился вдохом, увидев этот цвет.

Счастье.

Моя рука соскользнула с ноутбука, я очнулся и снова сосредоточился на выступлении, но чувство счастья не уходило. Оно отпечаталось у меня в сознании, сияло серебристым светом.

Все то время, что я играл, Бонни сидела с улыбкой на лице и наблюдала за мной. И все это время перед глазами проносились фиолетово-синий и серебряный цвета. Наконец я взмахнул рукой над клавиатурой, и последняя нота вспыхнула сияющей сферой и растаяла.

Местный диджей занял мое место на сцене. Я взял ноутбук и на прощание помахал визжащей толпе. Пот градом катился по лбу, но в крови бурлил адреналин. Я повернулся к Бонни. Ее щеки разрумянились, и, несмотря на позднее время, глаза сияли. Я снял с ее головы наушники, сунул ноутбук под мышку и поднял девушку с табурета. Она положила руки мне на плечи, а я обнял ее, и она медленно съезжала по моей груди, пока ее ноги не коснулись пола. Я взял ее за руку и повел прочь со сцены, в коридор. Мне было наплевать, есть ли кто-то рядом, видит ли нас кто-то. Я подвел Бонни к стене. Едва ее спина прижалась к кирпичной кладке, я наклонился и жадно поцеловал девушку. Бонни отвечала мне с такой же страстью, ее руки скользнули в мои волосы, дергая за пряди, чтобы подтянуть меня еще ближе. Кровь пела вместе с музыкой, которую я изливал на толпу последние три часа.

Бонни ахнула мне в рот, но мне нужно было чувствовать сладость, которая неизменно возникала у меня на языке во время наших поцелуев. Я провел языком по шее девушки.

– Кромвель, – прошептала Бонни.

Звук моего имени, сорвавшийся с ее губ, лишь подхлестнул меня.

Бонни запустила пальцы мне в волосы и резко притянула меня к себе, так что наши губы снова коснулись друг друга. Не знаю, как долго мы целовались, но наконец девушка снова отстранилась, задыхаясь. Мои ладони упирались в стену, а ладони Бонни – мне в грудь. Она дышала и дышала, и я дал ей возможность перевести дух. Когда Бонни успокоилась, то произнесла всего два слова:

– Моя песня.

– Твоя песня.