Эта отключка в тридцать четыре была совсем не то, что опасные истории, в которые я впутывалась в колледже. Но я все равно не советую никому пробовать себя в этом виде деятельности. Даже взрослым, состоящим в полных любви и поддержки отношениях, пьющим в безопасности у себя дома. Бен отнесся к произошедшему очень великодушно. Он не осуждал и не ругал меня, но обеспокоился. Ему не понравилось, что я решила на нем «оторваться». И его можно понять. Потому что так — нечестно, и я больше так не делала.

Непростые были годы, когда я видела, как папа так вот отрывается от жизни — и знала, что он всерьез говорит о прекращении попыток улучшить свое состояние. Какая-то часть меня все понимает. Жизнь для отца почти всегда очень мрачна. Я здоровая, я крепкая — и даже мне все равно приходится раза два за день бороться с желанием все бросить. А в сезон раздачи премий — три раза. Когда папа был моложе и здоровее, он путешествовал, ходил на вечеринки, гулял и пил. Знаю, он, скорее всего, скучает по тем временам. Думаю, мне повезло, что у меня пока еще есть физическая возможность натворить глупостей.

Иногда, когда я его навещаю и вижу, что сегодня у него особенно потухший взгляд или что ему грустно, я пытаюсь поднять ему настроение. Выкатываю его на прогулку, вовлекаю во что-то, заставляю участвовать. Он все еще здесь, когда захочет — и это так приятно видеть. От сознания, что он, возможно, снова будет ходить, мир для него посветлел — и, кажется, папа возвращается. Я выкатываю его коляску на свежий воздух, заставляю смотреть в небо. Вижу, как солнце освещает его лицо и как он оживает, а каждая клеточка его тела начинает светиться и тянется дать жару. Впрочем, он ведь для этого и родился.

Представьте, что вы только что написали сценарий и сыграли в фильме главную роль, в первый раз в жизни. Проходит премьера фильма, его принимают хорошо, и вам кажется, что весь мир ваш. А еще вы вымотались, потому что делать кино — это очень тяжелая работа. И еще потому что вам пришлось потерять (и не набирать) пять кило, которые вы обычно носите с собой. (Ведь считается, что ни одна женщина не может нравиться, если со всех ракурсов не видны ее ключицы.) Потом, когда вы еще даже не начали отмечать премьеру, ради которой все внутренности себе вымотали, вам объясняют, что актерам платят не за игру. А за то, что они работают с прессой.

Такой вот нежданчик.

Я все понимаю. Кинопроизводство дорого стоит, студиям приходится принимать какие-то меры, чтобы зрители на самом деле пошли в зал. Прошу прощения, если вы слишком часто видели мое лицо на афишах, рекламных щитах и в рекламе летом 2015 года. Если вам кажется, что так и было, можете сказать спасибо отделу маркетинга. И, поверьте, никого не тошнило от звука моего голоса сильнее, чем меня саму.

Я ни разу не снималась в кино до «Катастрофы», поэтому за границей меня совершенно не знали. А это значило, что мне пришлось вписаться в насыщенный пресс-тур для рекламы фильма. Пресс-туры состоят из поездок по множеству городов, где сидишь в каком-то помещении с журналистами (обычно при этом еще снимают на камеру), которые просят рассказать про фильм, чтобы потом пойти домой и написать, если получится, что-то позитивное, чтобы зритель пошел смотреть твое кино. В том пресс-туре у меня брали интервью, по-моему, все журналисты на свете, сколько есть — от представителей самых известных новостных каналов до чуваков, которые писали первый выпуск своего подкаста. Соглашаться надо было на все, потому что студия пошла со мной на риск. Я была новым сотрудником, а новичкам положено радоваться любой возможности и вести себя как хорошая рабочая пчелка.

Когда тебе говорят, что ты поедешь в Австралию, Германию, Лондон, Амстердам, Дублин и много куда еще, — думаешь: ДААА! Бесплатное путешествие! Я никогда не была в Берлине! А потом понимаешь, что через день тебе будут задавать одни и те же вопросы, в каждом интервью, и предполагается, что ты будешь исполнять ответы, словно они только что, в первый раз, сошли у тебя с языка — снова и снова. Ни один не забудет спросить: «Насколько автобиографичен ваш фильм?» Я начала себя ощущать цирковым пони, у которого нет души. Когда говоришь о себе целый день, внутри возникает пустота, которую и описать не получится. А если ты при этом так неудачно устроен, что привык быть честным, как я, выходит совсем тяжело.

Но — мало мне было ощущения, что я должна убедить всех купить билет в кино. Добавился еще и груз того, что я женщина. Потому что каждый раз, как главную роль в фильме играет женщина, все вылезают и интересуются: «Станет ли это поворотным моментом для женщин?» или «Что это ЗНАЧИТ для женщин-комиков?»

На тебя это все давит. Потому что фильм должен не просто хорошо пройти, чтобы я могла им гордиться или чтобы студия получила прибыль; он должен пройти хорошо для пятидесяти процентов населения, которые я теперь, судя по всему, представляю. «Что это будет означать для нашего гендера в ближайшие годы?!!» Взрывоопасный вопрос. Особенно учитывая, что «Катастрофа» — мой первый фильм, и я даже не делала вид, что говорю от имени всех женщин. Я пишу о своей жизни и о том, как вижу и переживаю мир, совершенно не претендуя на то, что мои взгляды разделяют все.

В общем, я поехала в долгий пресс-тур не просто ради фильма, но и ради всего женщинства. И, как повелось с древних времен, каждый интервьюер задавал свой любимый вопрос: «Настало ли интересное время для женщин в индустрии развлечений?» или «Каково быть женщиной в Голливуде?»

— Разве сейчас не интересное время?..

Мне так и хотелось заорать:

— Нет!

Начнем с того, что я не считаю себя «женщиной в Голливуде». Я даже не очень понимаю, что значит это определение. Но если бы я играла сама с собой в свободные ассоциации и услышала этот термин, то, наверное, подумала бы о ком-нибудь, у кого или есть всем известное короткое имя знаменитости. Типа Джей-Ло. Или о ком-то, кто был прям ааагонь в паре фильмов, а еще… ну не знаю, ведет свой блог о моде и стиле или выпускает свою линию товаров? Какая-нибудь Альба или Пэлтроу. У меня ничего такого нет. «Э. Шу» не прижилось, как мы ни надеялись.

А еще я в буквальном смысле не «женщина в Голливуде». Как вы знаете, я всегда жила в Нью-Йорке, и — нет, мне не кажется, что наступило интересное время. Волнующее время наступит, когда никому не придется отвечать на этот идиотский вопрос. Внимание, на счет три: «Перестаньте об этом спрашивать. Навсегда. Хватит. Раз. Два. Три!» И к тому же в Голливуде женщинам не так уж интересно. Уверена, никого особо не шокирует, если я скажу, что в этой индустрии о женщинах судят почти исключительно по внешности, и любая женщина там чувствует, что скатывается в сторону смерти и упадка, в то время как актрисы постройнее и погорячее все появляются и появляются, как русские матрешки. В этой индустрии ты сначала играешь главную любимую женщину, а потом переходишь на роли бодрых бабушек в водолазках и вязаных жилетах. И у бабушек этих, хоть они и скучают по мужьям, есть еще столько любви, которую можно отдать домашним животным. И все вот это — за половину срока, который требуется герою, чтобы превратиться в дедушку.