Да, они стали любовниками, однако не физическая близость была главной в их отношениях. Князя Бориса глубоко интересовало прошлое Анны, мир ее мыслей и чувств. Он понимал, что его возлюбленная не только старше его, но и мудрее, что она многое пережила. И эти переживания были ему интересны.

А Анна… Наконец она встретила человека, которому могла рассказать свою запутанную историю, могла поведать о своих отношениях с покойным императором. Только теперь, встретив князя Бориса, она поняла, как же ей этого не хватало: возможности с кем-то поделиться своими переживаниями. И она принялась рассказывать… Вечер за вечером она пересказывала князю Четвертинскому историю своих отношений с императором Павлом — начиная с первого знакомства на балу в Москве и заканчивая страшной ночью гибели государя. Она рассказывала о жизни в Павловске, о своей страшной ошибке, когда приняла человека-пустышку, князя Гагарина, за принца своей мечты. О том, как государь великодушно не только согласился на ее брак, но и все сделал для устройства молодоженов. Как этот брак разрушился и сгнил. Рассказала о своем разочаровании в муже-изменнике. Не скрыла и того, что в последний год была близка с императором Павлом. С восторгом говорила о его уме, его рыцарстве, его возвышенных чувствах. И, наконец, рассказала правду о его гибели от рук заговорщиков.

Князь Борис внимательно слушал ее — не перебивая, не останавливая, лишь иногда задавая вопросы, когда что-то казалось ему непонятным. И вот в один из вечеров, когда ее повествование уже близилось к концу, князь неожиданно сказал:

— А ты никогда не думала, никогда не хотела записать все это?

— Ты хочешь сказать, не хочу ли я вести дневник? — не поняла Анна.

— Нет, я хочу предложить тебе совершенно другое! Мне кажется, ты должна написать книгу о своей жизни. И прежде всего — о своих отношениях с покойным русским императором. Ты знаешь о нем так много! Возможно, больше всех остальных. Такая книга сохранила бы для потомков твои чувства, переживания…

Анна была крайне удивлена. Книга! О таком она никогда не думала. Она стала уверять Бориса, что совершенно не умеет писать, что это все пустая затея… Однако на все ее доводы у него находился свой ответ. И в конце концов она перестала возражать и пообещала, что подумает.

А тут подоспело еще одно событие, круто изменившее ее жизнь. Она уже некоторое время чувствовала себя странно, непривычно. Ее женский цикл, прежде неизменный, вдруг сбился, постоянно подташнивало… У нее возникло подозрение, но она не стала делиться им ни с Борисом, ни тем более с мужем. Не доверяла она и местным докторам — они все сплошь казались ей шарлатанами. С помощью верной Глаши Анна отыскала в городе опытную акушерку и отправилась к ней.

Старуха, к которой ее привели, была слепа на один глаз, к тому же говорила не на итальянском, а на чудовищном местном диалекте, так что Анна ее почти не понимала. Но когда, ощупав и помяв ее живот, прижав к нему ухо, старуха вдруг улыбнулась и произнесла некое слово на своем непонятном языке, она ее сразу поняла.

— Ребенок? — переспросила Анна по-русски. — У меня будет ребенок?

И старая повивальная бабка с важностью кивнула.

Анна не сомневалась, что ребенок, которого она наконец зачала, не имеет отношения к князю Гагарину. Нет, долгожданная беременность могла быть связана только с ним — с ее дорогим Борисом! И поспешила поделиться этой новостью с юным князем.

И она не ошиблась в нем! Князь Четвертинский не выглядел ни смущенным, ни подавленным, что бывает с любовниками при получении подобного известия. Нет — он просиял, как и она сама, и стал расспрашивать, как она себя чувствует, и когда предположительно будут роды, и кто может родиться — мальчик или девочка, и когда она собирается открыться мужу… На последние два вопроса Анна сама не знала ответов, однако, поразмыслив, решила, что таиться нет смысла. Ведь никто не знает, от кого на самом деле этот ребенок. Князь Павел вполне может решить, что это его дитя.

Так и вышло. Князь Гагарин принял новость вполне благосклонно, и только заметил, что теперь его жене следует вести себя осторожней. Например, он советовал отказаться на время от верховых прогулок — ведь в результате падения с лошади она вполне могла потерять ребенка.

Это был разумный совет, и она ему последовала. Теперь Анна ездила на свидания с Борисом не верхом, а в карете. Кроме того, она приняла еще одно решение, то самое, о котором ей говорил Борис, — теперь уже стоит записывать свои воспоминания, ведь появился читатель, которому она захочет отдать свою рукопись, — ее ребенок, ее дитя. Он (она почему-то была уверена, что это будет мальчик) должен знать, как жила его мать.

И вот в один из дней, отправляясь в их с Борисом палаццо, Анна захватила с собой гусиное перо, чернильницу и стопку бумаги. Высадившись из ландо, она, как всегда, попала в объятия Бориса. С готовностью ответив на его поцелуй, решительно высвободилась из объятий любимого и сказала:

— А теперь, милый, прикажи своему слуге, чтобы он отнес в комнату то, что я привезла.

— Что же такого ты привезла? — удивился князь.

— Все, что нужно для того, чтобы написать книгу, — был ее ответ.

Когда все ее принадлежности были доставлены в комнату, она села за стол, решительно придвинула к себе верхний лист бумаги, взяла перо…

— Как, разве мы не пройдем в спальню? — удивился князь Четвертинский. — Я так ждал встречи с тобой!

— Я рада, что ты меня ждал, но сначала мне нужно поработать, — улыбнулась Анна. — Ведь ты сам хотел, чтобы я записала свои воспоминания. Надо же когда-то начинать!

Борис не посмел ей возражать, только попросил разрешения тихо сидеть в уголке. Она разрешила, но с условием, что он и правда будет сидеть тихо и ничем не напомнит о своем присутствии. После этого обмакнула перо в чернильницу, секунду помедлила — и вывела первую фразу: «Все началось в мае…»

Так она стала записывать свои воспоминания. Поначалу сидела за столом не более часа в день, но потом увлеклась, привыкла и работала уже по два, даже по три часа. Она описала тот первый бал, свои впечатления от императора, потом передала разговор, который тогда же состоялся у нее с мачехой, потом свои мысли, когда пришло известие о переводе отца в Петербург…

Теперь жизнь ее стала более наполненной, а сама она — более веселой. Она и правда перестала ездить верхом, и они с князем Борисом подолгу гуляли. Она пересказывала то, что уже написала, и говорила о том, что еще предстоит вспомнить и записать.

Так прошла осень 1804 года, наступила зима. Часто лили дожди, с моря дул сильный ветер. В палаццо стало холодно, и Борис приказал слугам топить все камины, какие есть в доме. Однако, несмотря на то что слуги выполнили приказание и не жалели дров, Анна жаловалась, что страшно мерзнет. Это ее удивляло: ведь раньше она легко переносила русские морозы, гораздо более крепкие. Борис объяснял это влажным климатом Сардинии.

— Тут всегда сыро, — говорил он, кутая ее в накидку их меха горностая — самую теплую одежду, что имелось в его гардеробе. — Я сам не раз замечал, что зябну, хотя дома, в Польше, я обтирался снегом и зимой, бывало, ходил в легком пальто. Хочешь, я напишу домой, и сюда привезут соболью шубу? В ней ты точно не будешь мерзнуть.