и почти ничего не ела. За долгие годы разлуки с короткими свиданиями она так истосковалась по дочери, что просто не отводила от нее глаз. Да просто от такой красавицы, которой стала Кристабель, и невозможно было отвести глаза!

Большие миндалевидные серые глаза из-под длинных ресниц смотрели немного задумчиво. Золотые локоны, слегка завиваясь, волнами струились на худые, еще детские плечики. Кораллового цвета губы, когда Кристабель улыбалась, создавали впечатление распустившегося бутона розы. На правом плечике, как одинокая звезда, лежала маленькая мушка. А ручки! Эти маленькие розовые ручки, почти прозрачные, казалось, были подарены ей Создателем, чтобы дарить восхищение своей трогательной невинностью и изяществом. Обтягивающее платье подчеркивало ее очень стройную фигуру, высокую грудь и тонкую талию. Казалось, что от Кристабель исходит какое-то сияние. Сияние молодости и беспечности.

А вот граф Роберт, несмотря на улыбку на лице, все-таки был грустен. Как ни скрывал он свою печаль о сыне, это ему не удавалось. По дороге в Шос Кристабель спрашивала о брате, но граф пока не сказал ей правды, отговорившись, что Оливье давно и далеко уехал.

Когда обед закончился и рыцари стали расходиться, граф ушел в свою комнату, а за ним, держа в зубах кость, топал Жермен. Графиня пошла отдавать приказания на кухню, а Кристабель, выждав немного, отправилась к отцу.

Роберт де Ла Мэр сидел в кресле, обитом красным бархатом, смотрел на пылающий в большом камине огонь и потягивал из серебряного кубка вино. Жермен лизал его правую руку. Граф вспомнил, как в детстве его сын играл с матерью этого пса. Маленький Оливье души не чаял в своем четвероногом друге. Ложась спать, он читал молитву не только за себя, но и за свою собаку. А когда на охоте ее задрали волки, Оливье отказался от еды и целую неделю провел в своей комнате, прося Бога, чтобы его собаку приняли в рай. Мальчик настолько ослабел, что не поднимался с постели, а потом заболел. Больших трудов стоило тогда родителям поднять сына на ноги. Оправившись от болезни, юный граф обратил внимание на маленькую вислоухую собачонку, почти копию погибшей. Это был ее щенок. Оливье назвал его Жерменом.

А теперь вот старик Жермен жив, а графа Оливье уже нет на этом свете, никто не знает, где его могила. То, что сына нет в живых, Роберт де Ла Мэр знал наверняка. Сильно привязанный к семье, Оливье, будь он хоть очень далеко, дал бы о себе знать. Много раз граф мог осведомиться у короля о судьбе сына, но он этого не сделал. Да и знал ли король? Вряд ли. Какое ему, могущественнейшему монарху Европы, дело до одного из многих тысяч провинциальных дворян?

Граф услышал стук в дверь и разрешил войти. Увидев, что это Кристабель, он улыбнулся.

– Я не помешала вам, батюшка?

– Ну что ты, милая! Ты мне никогда не мешаешь! Мы столько лет были в разлуке, а теперь я рад видеть тебя каждую минуту. Садись вон в то кресло, у камина. Гости уже разошлись?

– Да. Никогда не думала, что мое возвращение домой может стать таким важным событием!

– Ты наше с Луизой сокровище! Мы очень ждали тебя.

– Батюшка, расскажи мне, как вы жили, пока я воспитывалась в монастыре.

– Так же, как и сейчас, только скучали без нашей маленькой принцессы.

– Я вижу, что в Шосе многое изменилось за время моего отсутствия. Появились новые люди, комната моя стала совсем чужой…

– Кристабель, милая моя, все меняется.

– Но еще в монастыре у меня возникло странное подозрение, что вы некоторое время не жили в нашем замке.

– Что ты такое говоришь?

– Да, я краем уха слышала, как говорила матушка настоятельница про немилость, в которую впал у короля наш род. К тому же раньше вы приезжали навещать меня по дороге из Мюпертюи в сопровождении слуг и охраны, а потом по дороге из Орлеана с двумя-тремя слугами и без охраны. Я все это видела из окна. И несмотря на то, что во время наших кратких свиданий вы улыбались и радовались мне, я видела в глазах ваших и матушкиных печаль и боль.

– Не выдумывай, Кристабель, тебе все это показалось!

– Батюшка, шила в мешке не утаить. Рано или поздно тебе или матушке все равно придется мне рассказать. Мне уже двадцать первый год!

Граф Роберт и сам прекрасно понимал, что объяснений не избежать, но он был не готов давать их прямо сейчас. Ему хотелось, чтобы его дочь в день своего приезда не печалилась. Праздник должен быть праздником, а остальное потом.

– Прошу тебя, я ведь не отстану. Не надо жалеть меня, говори все как есть.

– Хорошо, Кристабель. Будь по-твоему, – со вздохом сказал граф и залпом допил вино в кубке. – С чего бы мне начать?..

– Время у нас есть. Давай с самого начала.

– Давно это было. Когда еще твоя мать была моложе, чем ты сейчас. В нее разом влюбились два человека – я и некий Симон де Монфор. Мы оба как могли добивались ее благосклонности, и в итоге повезло мне. Монфор же затаил обиду. Дело темное, да и всего не упомнишь. Я нанес ему оскорбление, а он открыл на меня в своей голове особый счет. И этот счет оплатил спустя много лет. Монфор поднялся высоко, возглавил Крестовый поход против альбигойских еретиков, а я так и оставался всего лишь провинциальным дворянином. Главой еретиков в этой войне был граф Раймонд Тулузский из рода Сен-Жилль, с которым Ла Мэр находятся в дальнем родстве. Кто для него раскопал генеалогическое древо – не знаю. Но это-то родство нам и не простили. Разбогатев на землях и золоте убитых еретиков, Монфор хотел все больше и больше. Позже он вообще получил большую часть Тулузского графства, герцогство Нарбоннское, виконтства Безье и Каркассон. Слава и власть его опьяняли, а кровь еще больше распаляла. Вообще это отпетый мясник. Под его началом и с его прямого согласия над этими альбигойцами творились страшные зверства. Тех, кто не мог заплатить за себя выкуп, кидали в подземелья, где они умирали голодной смертью. Однажды он захватил пленников – отца и сына. А потом себе в удовольствие наблюдал, как палач пытками заставил отца собственноручно повесить сына, после чего изрубил несчастного старика.

– Какой ужас!!! – воскликнула Кристабель.

– Ну да ладно! Я о них не сожалею – еретики заслужили эту участь. Так вот, Монфор захотел получить для себя и наш Шос, а для этого оболгал меня перед его величеством. Меня объявили пособником еретиков и отобрали