бароны подняли свои мечи против короля Филиппа. Оливье ничего не стал говорить отцу, ибо тот бы его не одобрил. Даже в опале Роберт продолжал хранить верность своему королю. Поэтому, убрав с доспехов герб, чтобы остаться неузнанным, Оливье присоединился к войскам союзников. Но появился он в их лагере ночью, поэтому был принят за шпиона и утром предстал перед Оттоном Брауншвейгским. Император даже не поднял глаз с карты Франции, над которой склонился, обсуждая с остальными сеньорами преследование армии Филиппа, а просто махнул рукой, чтобы шпиона увели и немедленно казнили. Оливье закричал, что он не шпион, что он ненавидит короля и хочет сражаться против него. Сам он не чувствовал никой ненависти к своему государю, только обиду. И накануне стал сомневаться, надо ли ему вступать в армию врагов Франции. Но теперь путь назад был отрезан. Граф Фландрии, приняв участие в судьбе Оливье, попросил Оттона передать молодого человека ему. Император рявкнул, что ему все равно, главное – пусть этот юнец проваливает из палатки. Так Оливье де Ла Мэр оказался под знаменем Фландрии. Ее граф Ферран велел Оливье быть всегда у него на виду, иначе ему грозила смерть, как предателю.

Погрузившись в себя и предаваясь воспоминаниям, Оливье и не заметил, как армия остановилась и стала строиться в боевые порядки. Какой-то рыцарь рядом с ним сказал, что французы встали у селения Бувин, и эти слова вернули его в реальность. Оливье вспомнил, что два года назад он проезжал через Бувин вместе с Катрин де Понтейл, сопровождая ее в Париж, и они даже остановились в Бувине на ночлег. Катрин была со своей матерью и сестрой и возвращалась в столицу из дома, где скончался ее отец. Оливье тогда весьма неуклюже пытался ее утешать, а она словно и не замечала его неуместных ухаживаний и все время плакала.

Оливье слегка тряхнул головой, как бы отгоняя воспоминания. Он понял, что судьба привела его на это поле близ Бувина. Поправляя кольчужный капюшон, он оглядел фронт французских войск, занявших весьма удобную оборону в долине реки Марки. Впереди стола пехота и лучники, за ними многочисленная рыцарская конница. Оливье разглядел и дорогую его сердцу Орифламму, грозно развернувшуюся над королевскими рыцарями Филиппа.

Было три часа пополудни. Высоко стоящее солнце било в глаза армии союзников.

Наступил момент, когда вот-вот начнется бой и нервы натянуты тугой тетивой лука, когда что-то глубоко в сердце дрожит, прикрытое решимостью и сознанием величия момента, но ты понимаешь – это страх. Страх перед смертью, уже расправившей крылья над полем брани. Тысячи воинов сейчас почувствовали почти одно и то же, их мускулы напряглись в унисон душе, а все чувства сошлись в одном.

И вот, как хохот ангела смерти, заиграла боевая труба – корникс.

Граф Фландрии и его фламандские рыцари, щуря глаза, ждали, когда же французы пойдут в атаку. Бранясь на французского короля, они горячили коней, видя, как центр союзного войска, состоявший из немцев, выдвинулся вперед и несколько тысяч саксонских пехотинцев, подняв лес копий, неспешно стали пересекать долину.

Наконец французы решились, и от их правого фланга, которым командовал герцог Бургундский, отделились полторы сотни всадников и, проехав через ряды собственной пехоты, аллюром помчались на фламандцев. По мере их приближения стало понятно, что это не рыцари, а легкая конница. Это были сержанты из аббатства Святого Медарда, простые служивые люди, лишенные тяжелых доспехов рыцарей. Увидев людей «подлого» происхождения, фламандцы возмутились, они хотели славы и достойных соперников, равных им по древности родов и титулам. Оливье с усмешкой наблюдал за бешенством своих союзников и думал о том, что чувствует сейчас каждый из этих легких конников, идя на верную смерть.

Изрыгая проклятия, фламандцы не стали двигаться навстречу сержантам, а ждали их с холодным презрением неприступной стеной.

Передние ряды конных сержантов сшиблись с рыцарями…

Так волны разбиваются об утес. Легковооруженные конники герцога Бургундского не могли противостоять закованным в доспехи рыцарям и погибали под их мечами один за другим. Фламандцы разили врага и его лошадей, но упорные сержанты продолжали бой пешими и также наносили урон рыцарям. По мере того как все меньше становилось воинов герцога, фламандцы стали вырываться вперед, ища себе более достойного противника. Оливье де Ла Мэр не отставал от остальных.

Граф Фландрский, поклявшийся лично убить Филиппа, вырывался вперед, нагнув копье. Рядом с ним летел знаменосец, высоко подняв колыхавшуюся на ветру хоругвь Фландрии с изображением черного льва на желтом поле.

Ополченцы Шампани и Пикардии, стоявшие в первом ряду на правом фланге французов, с ужасом смотрели, как к ним, заставляя дрожать землю, неумолимо приближаются беспорядочной толпой фламандские рыцари. Горшечники, оружейники, пекари, красильщики, ткачи и мелкие лавочники, наспех вооруженные за счет городской казны в час великого испытания для их родины, они были бодры, когда уходили из родных домов, обещая родным принести назад славу, а возможно, и богатство. Но теперь, когда покрытые пеной оскаленные морды фламандских коней и рыцарские копья нависли над ними, ополченцы дрогнули. Страх обуял людей, никогда не видевших и не знавших войны. Они даже не смогли оказать сколько-нибудь организованного сопротивления. При первом же ударе фламандских рыцарей, мчавшихся впереди всего левого фланга, пехотинцы, в панике оставив свои позиции, побежали, настигаемые копьями, мечами и топорами.

Странно, но Ла Мэр не чувствовал удовлетворения от своей мести. Он резал и топтал простых людей, не имевших к трагедии его семьи никакого отношения. Он окончательно пожалел, что пришел в армию союзников и выступил против своего короля. Но уже ничего поделать было нельзя. Захваченный бурей боя, увлекаемый потоком фламандцев, Оливье де Ла Мэр двигался все вперед и вперед, топча копытами коня шампанских и пикардийских ополченцев, туда, где стояли грозным строем французские рыцари.

Выкрикивая девизы, с именем святого Дени на устах, французские сеньоры бросили коней во встречную атаку на приближающегося врага. Престарелый грузный герцог Эд Бургундский по-молодецки легко поднял и опустил тяжелое боевое копье, прижал к груди стальной щит. Сегодня день, когда старики становятся вновь молодыми, а молодые навеки таковыми и остаются. Герцог спешил, чтобы не остаться в хвосте атакующего отряда. Его вороной конь, давно привыкший к большому весу седока, с ходу набрал скорость и вынес герцога прямо на фламандских рыцарей, пронзивших французские ряды. Оливье де Ла Мэр мощным натиском опрокинул Эда Бургундского на землю. Но оруженосцы следовали за сеньором неотступно. Раненый вороной был уже не боец, и герцогу тут же предоставил своего дестриера один из оруженосцев. На Оливье мчался Готье де Шатийон, граф де