Надо мной возникает лицо. Темные волосы, голубые глаза. Улыбка — передние зубы поставлены слегка наискось. Брови не выщипаны, на висках седина. Дыхание пахнет кофе и, пожалуй, сигаретами, но совсем чуть-чуть.

Почему-то лицо кажется смутно знакомым, хотя так близко я точно вижу ее в первый раз. Обычно она просто наклоняется, чтобы поздороваться, а потом выполняет свои обязанности. И уходит.

— Меня зовут Нэнси. Теперь я отвечаю за эту палату… правда, временно. Так что мы будем часто видеться. Надеюсь, вы не против.

Я старательно таращу глаза, чтобы показать — я здесь, я все слышу.

Нэнси хмурится.

— Мне говорили, что к вам приходила ваша сестра. Но она оставила какую-то странную информацию, ни в одной базе нет таких имен и фамилий… Вас как будто не существует.

Я смотрю на нее, а она — на меня, причем так внимательно, как будто решает какую-то задачу.

— Погодите-ка. — Я слышу, как она подходит к шкафчику, открывает его, что-то ищет. Когда меня привезли, туда поставили мою сумку. — А ну-ка, что у нас здесь?.. Может, какие-нибудь подсказки найдем? Интересно, кто-нибудь вообще просматривал ваши вещи?

«Нет. Они меня просто списали».

Я слышу звон ключей, шорох бумаги. Обожаю эту женщину за то, что для нее я еще существую, я — человек. Внутри начинает теплиться надежда.

— Фото, — бормочет она себе под нос, но в следующую секунду уже склоняется надо мной. — Интересно, кто это?

Карточка оказывается перед моими глазами.

Это Эви — тот самый портрет, которым дразнила меня она. Наверное, выронила, когда сюда вошел доктор Чанс. А потом уборщица нашла его и сунула в мои вещи.

Я жду, когда волшебная волна адреналина снова достигнет головы — ведь она уже помогла мне моргнуть однажды. Но ничего не происходит.

Медсестра смотрит на меня сверху вниз, а я лежу неподвижно, как бревно, обнаружив, что уже не так крепко держусь за нить, связывающую меня с миром. Я еще здесь, но все же уже почти там, и очень скоро он настанет — тот миг, когда я окончательно уйду в небытие.

Ну и пусть, лишь бы успеть сделать это для Эви — исправить ту страшную ошибку. А потом можно и уходить.

Но, что бы ни творилось у меня в голове, сердце исправно гонит кровь по телу, которое верно служило когда-то, а теперь стало чужим, превратившись в сосуд, полный сожаления и горя. А еще презрения — к себе и к ней, к той, которая приходила совсем недавно.

— Это ваша дочка? Красавица… кого-то напоминает. — Нэнси поворачивает снимок так и эдак, внимательно разглядывает его. Я вижу, как она задумчиво хмурит лоб и плотно сжимает губы.

Ну же, догадайся, вспомни!

— О господи… — Ее лицо слегка перекашивается — она переводит глаза с фото на меня и обратно, щурится, глядя вдаль, словно пытается постичь непостижимое. — Боже мой…

И выбегает из палаты. Облегчение, словно целительный бальзам, затапливает изнутри.

Кажется, она разгадала загадку.

Догадалась, кто я.

Наши дни

Медсестра

С заднего сиденья полицейского автомобиля Нэнси смотрит, как за окном проносятся знакомые магазины и дома. Она видит их каждый день, но сегодня они выглядят совсем чужими.

Цвета и линии преломляются в мириадах дождевых капель, рухнувших на стекло и превративших привычный город в другой, новый.

Потому что сегодня особый день — день, когда мир встал с головы на ноги.

Как только Нэнси заявила о своем открытии больничному начальству, те немедленно связались с полицией, а полицейские попросили проехать с ними.

Всё произошло часа за два, не больше. По словам инспектора Мэнверса, он решился на необычный шаг, однако и ситуация была далека от ординарной. Ее присутствие может облегчить задачу.

Машина сбрасывает скорость, входит в поворот, и на медсестру накатывают воспоминания. Она даже зажмуривается, но это не особо помогает.

— Ты как, в порядке? — Инспектор Мэнверс бросает взгляд на женщину в форме, которая ведет машину, потом поворачивается к Нэнси. — Мы почти приехали. Может, вам нужно время, чтобы собраться с духом?

— Нет, — шепчет она, чувствуя, как подступают слезы. — Дело тут не во мне.

Но, уже произнося эти слова, понимает: дело очень даже в ней. Ведь то, что она скажет сейчас, может сделать чью-то боль еще сильнее, чем раньше.

Если такое возможно.

* * *

Полицейский автомобиль проезжает большую круговую развязку, сворачивает на Синдерхилл-роуд, а оттуда на Мюриэл-кресент. У одного из домов стоит фургон службы доставки, к нему подходит курьер, но уезжать не спешит — он явно заинтригован появлением полиции.

Нэнси закрывает глаза и уже не видит, но чувствует, как машина сбрасывает скорость и останавливается.

Инспектор Мэнверс выходит, распахивает заднюю дверцу, и тогда она снова открывает глаза и выбирается наружу. Влажный воздух тяжело льнет к лицу, почти приклеивается к коже. Приступ головокружения накатывает внезапно, и женщина хватается за дверцу автомобиля, чтобы не упасть.

— Вы в порядке? — заботливо спрашивает инспектор.

Она кивает.

Хотя какой уж тут порядок, по правде говоря…

Пытаясь отдышаться, медсестра наклоняется вперед и упирается руками в колени. Видит мокрый асфальт в трещинах и вдруг точно переносится назад, в тот страшный день, когда искусанная осами Эви громко плакала, стоя вот здесь, на этом самом месте, а ее лицо и руки покрывали красные волдыри.

Тогда Нэнси всего пару минут говорила с девочкой и ее матерью, посоветовала, чем обработать укусы.

Потом она еще пару раз видела Коттеров, но мельком, возвращаясь вечером с работы или наоборот, уходя на работу утром. Она махала им рукой, они отвечали ей тем же, но дальше общение не развивалось.

Шесть месяцев спустя Нэнси нашла работу в Королевском медицинском центре и переехала в съемную квартирку на окраине Ноттингема. С Коттерами она была знакома лишь шапочно и потому не пошла прощаться и ни разу не вспомнила о них после переезда.

Пока не увидела те страшные заголовки в газетах.

Вот тогда она, конечно, вспомнила. И ужаснулась тому, как пресса набросилась на бедную миссис Коттер, обвиняя ее во всех грехах.

Никто до сих пор не знает, что стало с бедняжкой Эви.

Нэнси делает глубокий вдох; холодный воздух щекочет ноздри. Она чувствует взгляды полицейских, понимает, что ее ждут, и ощущает почти физическую боль.