Но было и то, чего никак не получилось предвидеть: вечерний звонок от Тони.

— Придумайте что-нибудь, умоляю, — рыдала в трубку несчастная. — Только вы сейчас можете спасти Эви!

Нэнси попросила время на обдумывание. На самом деле она уже знала, что делать.

В голову ей пришла одна мысль, но такая нестандартная, что начальство не поймет и не согласится.

И она решилась.

Решилась провести с Джоанной Дикон эксперимент.

— Я загляну к вам через денек-другой. А вы пока не рассказывайте ничего инспектору Мэнверсу.

Нэнси знала — инспектор будет регулярно общаться с врачами и администрацией больницы, и если он будет в курсе ее затеи, то что-нибудь обязательно выплывет наружу.

И вот теперь она стоит, склонившись над парализованной, и представляет, как глаза женщины фокусируются на ее лице, и оно постепенно обретает четкость, становится узнаваемым.

В униформе очень жарко, на верхней губе выступили крошечные капельки пота. В уголке левого глаза присох комочек туши — Нэнси видела его в зеркало, в туалете. Консилер под глазами пошел пятнами, а на подбородке пробивается пятно, грозя превратиться в здоровый прыщ.

Всё это Джо Дикон видит сейчас вблизи. И пусть видит: так она поймет, что перед ней — обычная женщина.

Пациентка должна поверить, что медсестра хочет ей помочь.

— Полицейские уже беседуют с твоей матерью и коллегами.

Инспектор Мэнверс говорил, что шесть лет до паралича Джо Дикон жила под новым именем, которое взяла, отсидев срок за мошенничество. Но теперь, узнав, кто она такая, полицейские добрались до ее родственников.

— В палате никого больше нет, только ты да я. — Нэнси смотрела на подопечную сверху вниз. — Я не верю, что ты плохой человек. Будь ты плохая, я бы давно это почувствовала.

Это правда. У Нэнси чутье на людей.

Пару лет назад она работала в палате, куда положили человека по имени Кэмерон Тэнди. Он попал в больницу после серьезной автокатастрофы, в которой у него сильно пострадали обе ноги. Всем медсестрам он говорил, что работает адвокатом и что все знают его как защитника добрых и невиновных. Он был хорош собой — твердая линия подбородка, широкие плечи. Коллеги помоложе прямо сохли по нему, и она вполне их понимала, но сама ничего такого не чувствовала, даже наоборот — Тэнди был ей противен. До того, что всякий раз, когда она оказывалась с ним рядом, буквально волосы дыбом вставали — по крайней мере, на руках.

А потом в больницу без всякого предупреждения пришли два детектива и заявили, что хотят допросить этого Тэнди по делу исчезновения восьмилетнего мальчика. И оказалось, что он уже четыре года как лишен адвокатского звания, а теперь еще и проходит как подозреваемый в деле о сексуальных домогательствах до ребенка.

Тогда Нэнси сразу почувствовала зло, исходящее от Тэнди, а теперь чувствует, что в Джоанне Дикон зла нет. И не важно, что факты против нее, им наверняка есть какое-то объяснение.

Три года назад Нэнси уже помогла малышке Эви Коттер, когда ту покусали осы. Настало время помочь еще раз.

Никто не знает, жива ли еще Эви, но Нэнси уверена: где бы ни была сейчас девочка, живая или мертвая, она должна быть возвращена матери.

А Джоанна Дикон — ключ к тайне. Единственный ключ.

Наши дни

Учительница

Харриет садится у окна и кончиками пальцев осторожно приподнимает тюль, не желая, чтобы люди знали, что она сидит здесь и наблюдает за ними. Не надо привлекать внимание соседей.

На это есть серьезная причина.

На улице сегодня никого, слава богу. Зато вчера вечером двое подвыпивших молодых людей бесстыдно мочились на ее гортензию. Закончив, они отряхнулись, натянули штаны и поковыляли дальше по улице — наверняка в тот многоквартирный гадюшник в конце улицы.

Харриет видит, как дрожит ее рука. Дрожь передается тонкой тюлевой занавеске.

Тремор усиливается.

Не только в руках — иногда у нее дрожат поджилки, трясутся ноги. Ужасно неловко и неприятно, особенно если стоишь в очереди в супермаркете или на почте.

Но сходить к врачу смелости не хватает. Особенно после того, что случилось. Все ведь знают.

Кто-то подходит к калитке, и Харриет мгновенно отпускает тюлевую занавеску. Та падает беспорядочными складками. Ну и пусть. Это раньше надо было следить, чтобы складки были остры, точно проглаженные утюгом, да еще и находились на равном расстоянии друг от друга; а теперь, когда матери нет, зачем?

При мысли, что к ней может прийти посетитель, мисс Уотсон буквально застывает от ужаса, но, убедившись, что это всего лишь почтальон, разочарованно вздыхает.

Однако сидит, откинувшись на спинку кресла, подальше от окна, чтобы не быть замеченной. В прихожей гремит крышка почтового ящика, газеты со стуком падают на коврик у двери. Вот и хорошо.

Уже много недель Харриет не поднимается на верхний этаж. У нее нет сил. Она готовилась, делала что могла, чтобы выполнить волю матери, но все пошло наперекосяк — чудовищно, непоправимо.

Сама виновата. Нельзя было подчиняться. Надо слушать собственные чувства приличия и порядка. Но она уступила чужой воле и теперь пожинает плоды…

Столько ошибок, и ни одна не подлежит исправлению.

Конечно, теперь, когда матери нет, многое видится яснее, но беда в том, что оправдываться поздно.

Ничего уже не вернуть, время неумолимо.

Значит, остается лишь запереть комнату и больше не входить туда. Никогда. Притворяться, что никакой ошибки не было, — что, конечно, проще сказать, чем сделать.

Харриет давно мечтала, как мать умрет, а она продаст эту большую, неуклюжую виллу и переедет в домик поменьше — может быть, даже в один из экокоттеджей за рекой.

Но ее мечтам не дано было осуществиться. Она застряла на вилле до конца своих дней.

А капканом стала комната на третьем этаже — и то жуткое, что в ней находится.

Наши дни

Медсестра

Много лет назад Нэнси читала одну увлекательную медицинскую статью, в которой подробно описывалось, как при помощи доски с буквами медики общались с парализованным пациентом, сохранившим способность моргать.

Нэнси не решается спросить, есть ли что-то подобное у них в больнице — боится вызвать подозрения. Не может она и посоветоваться с кем-нибудь из докторов.

Но это не важно.

Самое важное — обучить Джо моргать, осознанно, так, чтобы она могла опускать и поднимать веки, когда понадобится.

Раз получилось сделать это непроизвольно, значит, получится и повторить.