Когда она узнала о трагедии, то послала карточку с соболезнованиями и пару писем, предлагая свою помощь, на случай если несчастной матери нужно будет выговориться, — но ответа не получила.

И на самом деле не рассчитывала на него.

Инспектор Мэнверс терпеливо ждет. Нэнси, отдышавшись, выпрямляется, и он спрашивает:

— Вы уверены, что справитесь?

После ее кивка поворачивается и идет к дому. Она — за ним. Страх — чистый, беспримесный ужас — свил гнездо в животе.

Входная дверь дома Коттеров покрашена — единственная на этой улице: дешевая белая эмаль поверх оригинального бледно-голубого поливинилхлорида. Но и сквозь краску просвечивают тени слов: обвинений, намалеванных из баллончика с аэрозолем.

Инспектор Мэнверс стучит в дверь. Кажется, что проходит вечность, прежде чем в замке поворачивается ключ.

Короткие ногти больно впиваются в мякоть ладоней. Дыхание учащается, пульс тоже, сердце стучит в ребра.

Дверь открывается: на пороге, опираясь на палку, стоит старуха. Нэнси не помнит ее лица, но догадывается, что это, наверное, бабушка Эви. Кажется, они виделись в день, когда Эви покусали осы; правда, тогда это была еще на старая женщина, живая и энергичная.

Разглядев людей в полицейской форме и узнав инспектора Мэнверса, старуха вскрикивает, непроизвольно вскидывая руку к горлу, и, покачнувшись, приваливается к косяку.

— Сюда, Холт, — шипит инспектор подчиненной. — Живее.

Констебль Холт, кашлянув, подходит к женщине, подхватывает ее, чтобы та не упала, и вместе с ней входит в переднюю.

Нэнси по-прежнему стоит на площадке. Инспектор негромко говорит что-то Аните Коттер, но медсестра не может разобрать ни слова: в голове какой-то белый шум.

Через пару минут все уже в доме. Сначала констебль Холт бережно уводит Аниту в комнату, потом инспектор жестом приглашает в переднюю Нэнси. Та входит и тихо прикрывает за собой дверь.

Они проходят в гостиную, где в углу дивана съежилась другая, молодая женщина, больше всего напоминающая призрака. Когда-то темные, волосы посерели от седины, кожа высохла, словно из тела вытянули все соки.

Потухшие глаза оживляются при виде инспектора Мэнверса, и Нэнси понимает, кто перед ней.

В гостиной тесно и почти темно — шторы на окнах задернуты, жалюзи опущены, свет едва просачивается с улицы. На полу вдоль двух свободных от мебели стен лежат аккуратные стопки газет — на верхних из них видны фотографии Эви и те самые заголовки.

Инспектор Мэнверс представляет своих спутников.

— Я Анита, — тихо говорит старшая из женщин. — Ну, а мою дочь вы знаете.

— Миссис Коттер, мы пришли к вам потому, что у нас, возможно, появилась новая информация по делу Эви, — тихо говорит инспектор.

— Вы ее нашли? — хрипит Тони, с трудом выпрямляясь на диване. — Эви вернется?

— Вы знаете, где она? — Анита присоединяет свой голос к голосу дочери. — Эви жива?

— К сожалению, пока мы не можем ответить на эти вопросы.

— Значит, вы думаете, она…

— Пока нам ничего не известно.

— Тогда зачем вы пришли?

— Мы не можем дать утвердительные или отрицательные ответы на интересующие вас вопросы по причинам, которые мы объясним позже, — продолжает инспектор, опуская голову. — Но нам стало известно, что в Королевском медицинском центре лежит парализованная пациентка…

— При чем тут Эви? — выкрикивает миссис Коттер. — Скажите мне сразу. Прошу вас.

— В вещах пациентки обнаружена фотография Эви, сделанная значительно позже похищения, — объясняет инспектор Мэнверс.

— Я… я не понимаю.

— Мы предполагаем, что три года назад эта женщина участвовала в похищении вашей дочери.

Наши дни

Медсестра

Тони Коттер то ли вздыхает, то ли вскрикивает и вцепляется себе в горло — словно отрывает что-то невидимое, методично высасывающее из нее жизнь.

Нэнси подбегает к ней, садится рядом и осторожно отводит руку. На шее женщины остались глубокие красные борозды, как будто кто-то черкал по ней красным карандашом.

— Принесите, пожалуйста, стакан воды для Тони, — обращается медсестра к констеблю Холт, и та почти с радостью выкатывается из гостиной.

Анита тяжело опускается в кресло, смотрит в пол.

— Кто? — шепчет мать девочки. — Это она сказала вам, где Эви?

Нэнси поворачивается к Мэнверсу, а тот собирается с духом, чтобы сообщить самое худшее. Им известно, кто украл Эви, но эта «кто» все равно что мертва.

— У нее был инсульт, который привел к полному параличу. Она не говорит и не двигается, даже не дышит сама — живет на аппарате искусственного дыхания.

Тони и ее мать смотрят на инспектора, ничего не понимая.

— Мы не знаем, выживет ли она.

— Но у нее фотография Эви; значит, она знает, где моя девочка, — сипло говорит Тони. — Покажите, я хочу видеть лицо моего ребенка.

— Фотография у нас, миссис Коттер. Кроме того, мы привезли фотографию женщины, о которой идет речь. Мы просим, как только вы будете в состоянии, взглянуть на оба снимка.

— Я готова. — Она выпрямляет спину, расправляет плечи, смотрит на Нэнси и кивает. — Давайте прямо сейчас.

В комнату возвращается констебль Холт со стаканом воды в руках.

— Мы готовы, — тихо подтверждает Анита.

— Не будем торопиться, — говорит Мэнверс, по очереди обводя мать и дочь внимательным взглядом. — Пожалуйста, выпейте воды. Время еще есть. Мы понимаем, как вам сейчас тяжело…

— Инспектор, я уже три года живу в аду. Двадцать четыре часа, семь дней в неделю. Поверьте, я более чем готова.

Анита смотрит сначала на дочь, потом на Мэнверса.

— Мы готовы.

— Хорошо, — соглашается тот, окидывая взглядом гостиную. — Нельзя ли добавить света?

Тони Коттер съеживается на диване так, словно боится рассыпаться в прах от первого же луча света, который проникнет в комнату.

— Видите ли, нам крайне важна ваша первая реакция. Вот почему нужно, чтобы вы сразу хорошо разглядели фото.

— Тони месяцами никуда не выходит. — Анита с трудом встает на ноги. — А шторы мы не раздвигаем потому, что она боится — кто-нибудь увидит ее с улицы, и все начнется снова.

— Что начнется?

— Ей кричали оскорбления, били окна, писали всякие гадости на двери…

Мать малышки съежилась так, что, кажется, еще чуть-чуть — и она исчезнет, просочится через обивку в самое нутро дивана.

— Все на нее накинулись тогда. — Старуха, хромая и тяжело опираясь на палку, идет через комнату. — Говорили, что она не смотрела за Эви, бросила ее в школе. Газеты объявили ее наркоманкой, хотя все, что она принимала, — это одна-две таблетки успокоительного, и то не каждый день.