Склероз у нее начался лет десять назад.

Поначалу она, естественно, забывала мелочи, а не важные вещи. Она могла забыть, куда положила ключи, возвращалась раз за разом, чтобы проверить, выключила ли газ, могла заблудиться в районе, где была год-два назад. Такое иногда происходит со всеми.

Но болезнь прогрессировала. Она стала забывать имена знакомых, которые окликали ее на улице, номера телефонов, которые вроде бы знала наизусть, номера автобусов, которыми ездила уже многие годы. Она думала, что это просто старость, пока как-то раз вечером к ней не пришел один из постоянных клиентов, чтобы купить бутылку бренди с воспоминанием о серфинге на Гавайях. Он стоял на пороге, а она смотрела на него – и не могла его вспомнить. Черты лица были ей знакомы, но, как его зовут и почему он пришел, она не знала.

Он чуть не обиделся, когда она спросила его, кто он такой, и когда он ответил – поняла, какую ошибку совершила. В торговле воспоминаниями хуже нет промаха, когда продавец демонстрирует собственную забывчивость.

Она засмеялась и постаралась обратить все в шутку, пусть и неудачную. Но не факт, что он поверил.

Она поняла, что дело плохо. Из памяти выпадали целые куски ее жизни.

Когда клиент ушел с бутылкой бренди в руках и подозрением в глазах, она всю ночь металась туда-сюда по коридору своей квартиры, думая, пугаясь и мучаясь. Постаралась понять, не побочный ли это эффект работы переживателя. Но она не знала других случаев, когда работа повлияла бы на переживателей именно таким образом.

Иногда, когда поздний час и усталость давали себя знать, она вдруг замечала, что ищет в квартире воспоминания, как будто стоит ей хорошенько посмотреть вокруг – и она поймет, что же от нее ускользнуло. А когда как-то раз под утро она поняла, что стоит согнувшись и ищет воспоминания под холодильником, – она осознала всю нелепость происходящего, потрясла головой и решила, что лучше ляжет спать, а утром подумает, что с этим делать.

Уснуть ей было нелегко. У всех нас есть свой шифр, и никто не может прочесть нас целиком, потому что все мы закодированы по-разному. Все, что происходит между друзьями и любимыми, – все это медленный процесс расшифровки другого, знак за знаком. Ей стало страшно: она не была готова утратить способность расшифровать саму себя.

Наутро она встала, оделась и вышла из дома – с определенным планом.

Купила целый ящик водки и несколько десятков маленьких бутылок воды. Сообщила всем постоянным клиентам и дилерам, что уходит в отпуск на неделю, и попросила не беспокоить. Освободила от вещей комнатку в конце коридора.

Целую неделю она создавала резервную копию своей жизни и записывала ее в бутылках водки. Сидя то на стуле, то на полу, восемь, девять, десять часов каждый день она сливала воспоминания в прозрачную жидкость и делила себя на бутылки по годам: на год жизни – по бутылке. Иногда, если год был особенно богат событиями, воспоминаний хватало на две или даже три бутылки.

Потом она сложила все бутылки в большие коробки, рассортировав по периодам: детство и юность, первые годы молодости, время, когда она работала переживательницей у Вольфа, и все остальные годы.

Закончив, она закрыла коробки, вышла из комнатки, долго-долго принимала ванну, а потом легла спать – и проспала до полудня. Измученному телу и усталой душе требовался отдых.

Иногда она заходила в эту комнатку и отпивала то из одной, то из другой бутылки. Напоминала себе о себе.

Иногда она шла туда, чтобы вспомнить о каком-то определенном событии, которое стерлось из ее памяти, а иногда выбирала бутылку случайно – чтобы усилить имеющиеся воспоминания. Но в последние два года было совсем туго: заходить в комнатку требовалось все чаще и чаще. Некоторые бутылки пустели быстрее, чем другие, и ей приходилось покупать еще водки, чтобы снова скопировать эти годы. Период как минимум в десять лет она помнила именно так: копия копии копии. Эти годы помнились ей неярко, как в тумане; как будто линии, которыми были очерчены события жизни той, кем она когда-то являлась, были растушеваны, как если бы размазали линии, начерченные угольным карандашом.

Под конец каждого года добавлялась еще одна бутылка. В коробках становилось все больше содержимого, а в ней самой все росла пустота, и в комнатку в конце коридора она заходила чуть ли не каждый день – только чтобы остаться собой.

Некоторые вещи она точно знала, где искать.

Если она забывала клиентов, то брала три особые пластиковые бутылки, вопросы о ее финансовом положении решались двумя бутылками с разницей в пятнадцать лет. Фотография на комоде требовала трех-четырех бутылок, к которым мадам Вентор прикладывалась регулярно: в них была ее жизнь после того, как она перестала работать переживателем.

Какая насмешка судьбы. Она не помнила саму жизнь, но прекрасно помнила, в каких бутылках какие события хранились.

Она сидела на пластиковом стуле и смотрела на четыре бутылки, которые поставила на пол. Наконец подняла одну из них, открыла и отпила глоточек. Привычным движением заткнула пробку, поставила бутылку в коробку и потянулась к следующей.

Ну вот, память возвращается.

Частички ее самой снова проявляются на своих местах. У тебя кто-то был. Он любил тебя, оказывается, а ты его, но ты слишком поздно это поняла.

Вы встретились на бульваре, в сумерках. Он сидел за мольбертом на табуреточке. А ты шла с двумя подружками и спросила, не может ли он нарисовать вас, а он ответил, что этим не занимается, что, вообще-то, он работает в полиции и рисует фотороботы, а рисовать на улице – это его хобби. Люди подходят и рассказывают, как должна выглядеть их будущая любовь: какие глаза, рот, уши. Он рисует по этим описаниям, говорит он. Это его специализация. И ты села и стала описывать: глаза такие, рост такой, лоб такой, улыбка такая.

Когда он закончил и показал тебе портрет, ты накричала на него: мол, непохоже. Это совсем не то, чего я хотела, сказала ты, на рисунке другой человек. Кое в чем ты была не права, ответил он, улыбаясь, а я не хотел тебя поправлять. Уж поверь мне, он должен выглядеть именно так. Люди все время говорят мне, что вышло непохоже, но они просто не знают, как на самом деле будет выглядеть их любовь – пока не встретят ее. Пока мы не встретили любовь, она безлика. Но ты просто нарисовал сам себя, сказала ты сердито, – а он посмотрел на свой набросок и сказал: ой, да, это действительно я. А что ты делаешь сегодня вечером?

Оказалось, что он прав. Выяснилось и многое другое.

Ты все это время была уверена, что самое главное – быть любимым, что именно к этому надо стремиться, а выяснилось, что любить – еще важнее и труднее и умению приоткрывать сердце надо учиться. Выяснилось, что любовь – это сложнее, чем да и нет. Что иногда мы хотим только, чтобы кто-нибудь смягчил нашу боль, привел нашу душу в порядок, разобрался во всем… во всем этом хаосе. Разъяснил его. Но мы понимаем, что не всегда происходит именно так. Любовь не уничтожает хаоса. Она просто подменяет его другим хаосом. Немного более приятным и привлекательным. Но в жизни нет настоящего порядка. Всегда остаются трещины. И мы научаемся жить с этим – так или иначе.