Но ты любила его. А он любил тебя. Казалось бы, чего еще можно желать?

Тебе было мало.

Ты путешествовала, испытала безумное количество переживаний – и после этого обычный любящий человек, который начинал лысеть и любил обниматься, стал казаться тебе слишком рутинным: рядом с ним все становилось слишком мелким и обыденным. Ты хотела потрясения, жизни, полной приключений, от которой ты взлетишь на небо, как искра. А он обнимал тебя, был добрым, простым, без претензий – и хотел только радоваться тебе. Это прижимало тебя к земле, растапливало воск на твоих воображаемых крыльях. Ты привыкла плавать с акулами, прыгать со скал, рассекать по пустыне на мотоцикле – и после этого простая любовь с четкими контурами казалась тебе скучной, удушающей, стреноживающей. Твоя душа жаждала жизни, полной подвигов.

И ты покинула его. И вышла замуж за другого. Высокого, с умным обольстительным взглядом. Этот мужчина был способен за секунду увлечь тебя за собой, свести тебя с ума своими безбашенными фанабериями. Вместо любви ты нашла человека, с которым тебе было интересно, от общения с которым в тебе закипала кровь, который играл с тобой – и тобой – и давал тебе играть с ним. Потому что любовь – это для слабаков, главное – не терять полета.

С ним было прекрасно приходить на вечеринки: все с завистью смотрели на вас. Красивый, высокий, остроумный, сильный. Мужчина, который казался удачным приобретением – его акции взлетели высоко – и которого никак нельзя было упустить. Мужчина, который ставил планку очень высоко. Не терпел компромиссов и ограничений. Хотел большего, чем жизнь может предложить. Большего, чем и ты могла ему дать, как выяснилось.

Как-то утром ты проснулась – а ни его, ни всего, что с ним связано, рядом нет. И ты осталась в доме, где было полно дорогих сердцу фотографий, с маленькой дочкой и лаконичным письмом на кухонном столе, написанным в таком тоне – ты только потом увидела, насколько он презрителен: тебе объясняли необходимость перейти к следующему жизненному этапу, и ты поняла, что не ты одна оставила того, с кем тебе было скучно.

Человек, который рисовал фотороботы, уже нашел себе другую любовь, а тебе пришлось одной справляться с трудностями судьбы, у тебя росла маленькая дочка – приключение нового рода.

Ты действительно ошиблась, когда описывала своего любимого. Нашей фантазии трудно предсказать такие вещи, иногда трудно различить: любим мы или приобретаем символы высокого статуса.

Ночами тебе снился невысокий человек с лысиной, который тебя так крепко обнимал, – и тут же все становилось на свои места. Когда вы начали встречаться, он называл это «диффузным объятием». Диффузия, говорил он, происходит, когда две жидкости соприкасаются, медленно проникают друг в друга, смешиваются себе спокойно, молекула за молекулой. Вы стояли, прильнув друг к другу, часами, не двигаясь, – и ты ждала, что вы смешаетесь, проникнете друг в друга, молекула за молекулой. Тогда у тебя еще было терпение, и ты умела ждать.

От мужа ты не переняла ничего, а вот от художника – многое. Даже за те несколько месяцев, что вы были вместе, вы успели «смешаться». Один проник в другого, молекулы мыслей, чувств, мнений постепенно передавались от одного к другому – просто потому, что молекулы движутся, – и иногда тепло ускоряло этот процесс.

Да и сейчас, когда вы уже не вместе, ты знаешь, что маленькие молекулы его души все еще плавают в тебе, а маленькие молекулы твоей души – в нем, где бы вы ни были.

В конце концов ты поставила в рамку именно его фотографию, а не фотографию твоего мужа. Когда ты начала забывать, кто есть кто, это стало само по себе иронией.

Ты долго этому училась. Нас привлекает то, что красиво и совершенно, но мы влюбляемся в то, что реально – и хрупко.

Итак, у тебя был любимый, а потом – муж. И была – нет, есть – у тебя есть – дочь. Дочь, которая рано начала ползать, а потом она занималась балетом и меняла оправу очков почти каждый год. Дочь, которую ты учила ездить на велосипеде и убеждала в том, что любовь – это больше чем два человека, ищущие друг в друге утешение; что вьетнамки – это для вульгарных девиц, что важно окружать себя людьми, которые радуются, – а не теми, кто слишком много думает. Дочь сейчас живет в Голландии, учится в аспирантуре по биологии, у нее асимметричные ямочки на щеках, она, может быть, приедет на праздники, если получится.

А вот бутылка, в которой ваши совместные поездки, а в этой бутылке – воспоминания о том, что ты делала вместе с дочерью. Теперь можно вспомнить, как звали твоего любимого и как зовут твою дочь, что он любил есть, и как она смеется, и как ты ее ласково называла, и как она выглядела, когда вы виделись в последний раз – перед тем, как объявили посадку на ее рейс.

Мадам Вентор стала убирать бутылки. Я состарилась, стала слишком приличной, подумала она. Вся жизнь – долгий маршрут, и никто не может охватить взглядом твой маршрут целиком. Девочка с непослушными волосами падает и расшибает коленку о камень; девушка в конце похода, смеясь, прыгает в бассейн; женщина с проницательным взглядом молчит и западает мужчинам прямо в душу – никто не знает их всех. Тот, кто увидит тебя сегодня в первый раз, скажет себе: она вот такая. В старых кроссовках, в линялой блузке, с отвисшими мышцами на руках, с растрепанными кудрявыми волосами, поредевшими от забот, – тебя видят именно такой, потому что видят только то, что есть сейчас. А на самом деле в твоем нынешнем обличье – молодая девушка в новых туфлях на каблуке, с блестящими волосами, в воздушном платье, которое легко шелестит на ней. Эта девушка не может понять, на что, черт возьми, смотрят окружающие и почему вместо красивой фигуры они видят старческое тело.

Когда тело и душа растут вместе, это называется взрослением, но если тело продолжает развиваться, а душа стоит на месте – наступает старость, и увеличивающаяся разница между ощущением тела и ощущением души все больше давит сердце.

Она поставила в коробку последнюю бутылку и вздохнула.

Все спрашивали, почему она не ведет курс для переживателей. Но как вести этот курс, если сама не помнишь его содержания? Может быть, она будет пить – и преподавать, пить – и преподавать? Но нельзя же бесконечно исторгать из себя воспоминания и пить их заново. Детали стираются, основы воспоминаний начинают таять.

Она встала со стула, подошла к двери, открыла ее и направилась назад, в гостиную.

– Человек на этой фотографии был моим мужем, – сказала мадам Вентор, вернувшись. – Должен был стать моим мужем. Должен был. Эта фотография – попытка исправить все, когда уже слишком поздно. – Она села кресло. – Его звали Михаэль.

Бен и Оснат уставились на нее и даже перестали жевать коврижку.

– Да, – сказал наконец Бен с набитым ртом, – я так и подумал.

Жизнь – больше чем фабрика воспоминаний и ностальгии, напомнила она себе, больше, чем долгая подготовка к старости и тоска по прошлому. Есть и настоящее.

И им нужно заняться.

– По-моему, у нас две возможности, – сказала мадам Вентор и откинулась на спинку кресла. – Первая – это дать Стефану бутылку, в которой другое переживание или нет переживания вообще. Это даст нам какое-то время. Но с другой стороны, он может разозлиться и выкинуть что-нибудь неожиданное. Вторая – не дать ему ничего и посмотреть, что он будет делать. Но это тоже может быть очень неприятно.