Хорошая попытка. Я бы поступил так же.

Я объясняю, что, к сожалению, есть много видов припадков, в том числе те, при которых у человека отсутствуют судороги. Если бы в тот момент он был воздушным шаром, я был бы гигантской иглой. Я даю ему направление к неврологу, работающему в клинике лечения эпилепсии при местной больнице. Пока он не обратится к специалисту, ему следует воздержаться от всего, что может причинить вред ему или окружающим, если он потеряет сознание. Таким образом, пока ему нельзя одному лежать в ванне со свечами.

Я откидываюсь на спинку кресла, чувствуя себя ужасно, понимая, что для него это травматичная новость. Хотя мне очень хочется сказать: «Возможно, это был обычный обморок, так что не стоит волноваться, приятель», в его истории есть красные флаги (предупреждения о более серьезном заболевании), на которые я не могу закрыть глаза. Хуже всего то, что его работодатель точно захочет знать, что с ним происходит. Если в его справке будут слова «припадок» или «потеря сознания», то Питера наверняка уволят (естественно, сославшись на какую-то другую причину). К сожалению, такие слова не забываются, даже если невролог решит, что все в порядке.

Я встаю, пожимаю Питеру руку и объясняю, что использовал в его справке самые общие медицинские термины, известные человечеству, чтобы «на работе не догадались, что мы подозреваем припадок». Мне нравится Питер, и я очень надеюсь, что неврологи ничего у него не обнаружат. Но если они все же что-то найдут, то я буду вынужден поставить в известность работодателя Питера и Агентство по лицензированию водителей и транспортных средств, если он сам этого не сделает. Однако я очень надеюсь, что делать это не придется ни мне, ни ему.

Вторник, 26 февраля

Я сижу, не зная, как перебить миссис Уэллс и сказать, что ей точно не требуется анализ крови на состояние предстательной железы, который она требует.

В нем никогда не будет необходимости.

Среда, 27 февраля

Это заблуждение, что британские врачи дают клятву Гиппократа. На самом деле мы вообще не даем никакой клятвы. Кроме того, нет закона, который обязывал бы нас оказывать людям медицинскую помощь в нерабочее время. Сегодня все гораздо прозаичнее, и мы просто придерживаемся этического кодекса, изложенного в книге Генерального медицинского совета «Хорошая медицинская практика» (мы, терапевты, также следуем руководящим принципам из сборника Королевского колледжа терапевтов). В книге говорится о профессиональном поведении и обязательствах перед пациентами и обществом в целом. Можно сказать, что это искусственный моральный компас. Поэтому, когда я стою на верху лестницы железнодорожной станции и вижу, как женщина средних лет падает на ступеньки лицом вниз и начинает соскальзывать, я не могу просто вежливо перешагнуть через нее.

Когда я наконец подбегаю к ней, она уже целует нижнюю ступеньку. Первое, что приходит мне в голову, это: «Какое счастье, что она еще жива». Ей, вероятно, было непросто преодолеть таким способом половину лестницы. Она в сознании. Галочка. Левая половина ее лица уже не похожа на правую, и бетонные ступеньки под ней теперь багровые. Полгалочки. Ситуация сложная по ряду причин. Во-первых, ее лицо все еще на нижней ступеньке, а стопы — на шестой. Это значит, что ей чертовски тяжело двигаться. Почему? Что ж, после настолько неудачного падения с лестницы риск травмы позвоночника очень высок.

Во-вторых, она невероятно зла. Из-за этого она полностью игнорирует все инструкции, которые я ей даю. Например, сейчас я говорю ей: «Пожалуйста, нет. Пожалуйста! Ой! Нет! НЕТ! НЕТ. Не двигайтесь, черт возьми!» Ирония в том, что, хотя алкоголь способствовал ее падению, он наверняка сейчас облегчает боль.

В-третьих, я страшно голоден и пытаюсь успеть на один из редких ужинов с друзьями.

Я ложусь перед ней, прижавшись урчащим животом (без шести кубиков) к земле, и зажимаю ее голову руками. Поскольку я знаю, что в ее легкие поступает воздух (это точно, ведь она истерически орет), мне остается зафиксировать цервикальный отдел ее позвоночника (шею, проще говоря), пока не приедет скорая помощь и не иммобилизует ее позвоночник. Только после этого ее можно будет переместить. В таком случае мы сведем к минимуму риск повреждения позвоночника и предотвратим необратимый паралич.

По этой же причине людей иногда оставляют в машине после автомобильной аварии. Безопасно извлечь их может только специально обученная бригада (разумеется, если автомобиль не горит и риск взрыва отсутствует). Поскольку моя пациентка не горит, не взрывается и все еще дышит, я решаю дождаться в таком положении скорой помощи, которая, как мне сказал персонал станции, уже едет. Быстро.

Час спустя, когда я наконец приезжаю в ресторан, у парней уже уносят закуски. Хлебная тарелка разграблена, первая бутылка вина осушена. Я заказываю пиво и вспоминаю, как женщину уносила весьма впечатляющая бригада скорой помощи. Женщина лежала на спинальной доске с иммобилизованными головой и шеей, зажатыми между двумя оранжевыми блоками. На ней также был сине-белый воротник. Хотя я понимаю, зачем нужен свод руководящих принципов, я не нуждаюсь в нем, чтобы быть этичным, и вполне доволен собственным моральным компасом. Я смотрю на своих старых друзей и улыбаюсь: «Извините, парни, я сильно опоздал. Проблемы с транспортом».

Начинаем запоздалый день рождения!

Четверг, 28 февраля

Сегодня я наконец нашел свой трудовой договор (в дальнем углу шкафа с одеждой — логичное место). Делая глоток пива, я просматриваю его и нахожу то, что искал: нужно уведомить работодателя об уходе с работы как минимум за шесть недель. Я сажусь на кровать и хлопаю руками по бедрам. Не знаю, от чего меня тошнит: от радости или волнения.

Я смотрю на Элис, чтобы успокоиться. Она говорит, что дело не в волнении, а половине бутылки пива, которую я только что выхлебал.

Слова поддержки, как всегда.

Я перевожу взгляд на Уильма, но он просто лежит лицом в ковер.

Признаться, это было короткое приключение. В 2018 году я подрабатывал терапевтом в частной клинике. Туда приходили совершенно незнакомые мне люди и платили за консультацию. Медицинских карт не было, только устные обсуждения. Сегодня я мог бы перечислить множество причин, почему у меня ничего не получилось, но если подумать внимательно, то все сводится к одному простому факту: я ненавидел эту работу. Честно говоря, когда я оглядываюсь назад, это не кажется мне удивительным. В конце концов, я посвятил 11 лет учебе не для того, чтобы сначала выставлять пациентам счет у них перед глазами (пока они ищут свою платиновую кредитную карту), а затем проводить оплату через терминал, лежащий прямо у моего стетоскопа. Зубная паста и апельсиновый сок несовместимы. Во всяком случае, в моей жизни. Поэтому в конце года я уволился. Ниже я привожу запомнившиеся мне соломинки, сломавшие в конце концов спину верблюда-терапевта.