– На острове я много думала о прошлом, – продолжаю я. – Мама была больна, да? Я имею в виду душевно, а не физически. И поэтому ты привез ее на остров, поближе к бабушке? И пожертвовал карьерой, чтобы не отлучаться из дома надолго…

Отец прерывает меня. Его голос звучит громко и резко.

– Не было никакой жертвы, слышишь?! – Немного смягчившись, он прибавляет: – Это нормально – делать для близких то, что им нужно. После аварии мама поддержала меня…

– После какой аварии? – вкрадчиво произношу я, надеясь услышать ответ на вопрос, который все это время оставался для меня тайной. – Что произошло с твоим лицом, папа?

Сначала отец молчит. Наверное, я спросила слишком прямолинейно. Но потом он очень тихо, почти шепотом, отвечает:

– Ты тогда была совсем маленькая. При разгрузке сорвалась цепь и ударила меня по лицу. Разбила щеку. Повредила нерв.

Как стыдно! История про потасовку в баре всегда казалась мне сомнительной, но я ведь даже не пыталась выяснить правду.

– Меньше чем через месяц, – продолжает папа, – у мамы началась черная полоса.

Все встает на свои места. Первый приступ маминой болезни – послеродовой депрессии или биполярного расстройства – совпал по времени с аварией, которая изуродовала отца. Как исчезновение Кристен совпало с крушением поезда. Я закрываю глаза:

– Ох, папа… Это не твоя вина.

– А я и не говорю, что моя.

Господи, ну неужели нельзя хоть раз обойтись без резкости!

– И мамино… самоубийство… – я тереблю пальцами горло, – в нем ты тоже не виноват, папа. Виновата я. В то утро я ушла в школу, хотя она просила…

– Прекрати! – Голос отца снова стал громким и грубым. – Знаешь, в чем твоя проблема? Ты не хочешь понять, что жизнь – не цепь причин и следствий. Иногда несчастья случаются вообще без всякой причины! Научись с этим жить – давно пора!

Попрощавшись с отцом, еще долго сижу и думаю. Никогда мне не получить утешения от этого человека. Никогда он не скажет мне, что я была маленькой девочкой и что он любит меня, хоть я не смогла спасти маму. Глупо было надеяться на такие слова. Он меня не простит. Потому что никогда ни в чем не винил. Я опускаю голову на руки и плачу, упиваясь сладостным чувством облегчения.

Во вторник утром Энни замечает, что розовый рюкзачок Олив подозрительно раздулся. С тех пор как девочка впервые взяла в руки бинокль, прошел месяц. Все это время она постоянно тайком играет с ним. Раз в несколько дней Энни застигает ее стоящей на подоконнике и глядящей сквозь линзы на небо. А иногда она, как сегодня, пытается утащить бинокль в школу.

– Отдай, горошинка. Ты же знаешь, что папа не разрешает тебе брать эту вещь, – говорит Энни, стоя в прихожей, и протягивает руку.

– У меня ничего нету!

Энни качает головой. И чем отцовский бинокль мог так заинтересовать пятилетнего ребенка? Она расстегивает растопыренный рюкзачок и вытаскивает похищенную вещицу.

– Неплохо! Ты меня почти перехитрила!

Олив ворчит:

– Ты мне больше не нравишься!

«Больше»? От этого слова сердце Энни наполняется радостью.

В полдень она подходит к зданию школы и, присев на корточки, как всегда, с улыбкой приветствует свою подопечную:

– Как прошли уроки, горошинка?

Олив пожимает плечами:

– Нормально.

– Чему интересному ты сегодня научилась?

Этот вопрос всегда задавала Энни мама.

– Я выучила новую песню. Буду петь ее на весеннем концерте. Она про нашу страну. «Прекрасная Америка».

– Замечательная песня, – говорит Энни, выводя девочку за ворота школы. – Давай вместе порепетируем!

Олив корчит рожицу и с преувеличенным неудовольствием тянет:

– Не-е-ет!

Энни, смеясь, запевает:

– Америка, Америка! Пребудет Бог с тобой!

– Ты дура, не так! – восклицает Олив и тут же зажимает ладошкой рот. – Извини, Энни, но ты неправильно поешь. Вот как надо: «Америка, Америка! Прибудет бок со мной!»

Энни смеется:

– Ах, пардон! Кстати, у меня для тебя сюрприз! – Она похлопывает свою кожаную сумку.

– Опять глупая книжка?

– Нет, кое-что другое. Но если не хочешь, оставлю себе.

Олив смотрит на красивый сиреневый сверток с розовой ленточкой и думает, чего ей больше хочется: получить подарок или обидеть няню. Первое желание оказывается сильнее. Она протягивает ручонки:

– Дай! Дай! Дай!

Энни поднимает коробку повыше, чтобы девочка не дотянулась:

– Пойдем в Люксембургский сад. Там и откроешь.

Знаменитый парк, разбитый четыреста лет назад по распоряжению вдовы Генриха IV, очень нравится Энни. Она в восторге от статуй, цветов и фонтанов. Но ее любимое место – круглое озерцо, по которому дети пускают кораблики с флагами разных стран. Это один из немногих уголков Парижа, где Олив ведет себя как обычный счастливый ребенок: смеется, брызгается, бегает.

Но сегодня девочка не спешит туда, а, плюхнувшись на первую же скамейку внутри ограды парка, требует:

– Дай подарок.

Энни садится рядом:

– Где же ваши манеры, юная леди?

Олив раздосадованно вздыхает:

– Дай подарок, пожалуйста.

Энни улыбается и ерошит ей волосы:

– Молодчина!

Девочка поправляет прическу, притворяясь раздраженной, но Энни замечает на пухлощеком личике сдерживаемую улыбку. Сорвав бант и бросив его на землю, Олив уже собирается разодрать обертку, но вдруг замирает:

– Только у меня ведь не сегодня день рождения…

– Знаю. Просто я увидела одну вещь, которая должна тебе очень понравиться.

Олив прикусывает губу:

– А у меня для тебя ничего нет…

Энни улыбается:

– Мне ничего и не надо.

Девочка поднимает на нее глаза:

– Я тебе завтра что-нибудь подарю.

– Не нужно, спасибо. Давай просто будем друзьями. Это для меня лучший подарок.

Приоткрыв сверток с одного угла, Олив опять останавливается:

– Я тебе не говорила, но ты уже мой друг.

– Я знаю, – с улыбкой отвечает Энни. – Такие вещи говорить не обязательно. Настоящие друзья и так понимают, что они друзья.

Девочка, кивнув, отрывает большой клочок бумаги.

– Ух ты! – Она бросает сиреневую обертку на землю и приподнимает коробку. – Бинокль! – Повернувшись к Энни, она с надеждой спрашивает: – Этим мне можно играть?