ее побежать за мной. «Бога ради, не ходите как английский офицер. Вы идете по улице будто на параде. Ваша походка полностью выдает вас. Русские вашего сословия так не ходят». Я был пристыжен и изменил походку.

В другой раз я встретил на улице женщину, которая мне очень понравилась; я улыбнулся ей и приподнял шляпу – в России мужчина может первым приветствовать даму. В тот момент, когда я приподнял шляпу, я понял, что выдал себя, но, по счастью, она не узнала меня и одарила высокомерным взглядом.

Наверное, самую грубую ошибку я совершил после того, как прожил под личиной русского два месяца. В Москве и политическая, и экономическая ситуация была очень плохой. У нас не было достаточно продуктов в доме, и я очень беспокоился за свою работу. Идя по главной московской улице, я проходил мимо Елисеевского гастронома – нечто вроде магазина «Фортнум энд Мейсон» в Москве (универсальный магазин в Лондоне на улице Пикадилли, основанный в 1707 г., рассчитан на богатых покупателей, известен своими экзотическими продовольственными товарами; получил название по имени первого владельца У. Фортнума – придворного королевы Анны, 1665–1714). Стеклянные витрины, обычно заполненные деликатесами, при взгляде на которые рот наполнялся слюной, теперь были пусты. Там были выставлены лишь несколько коробок печенья, какая-то копченая рыба и просроченный на вид шоколад, но мое внимание привлекло объявление: «Сегодня есть свежая икра и сливочное масло».

«То, что нужно», – сказал мне мой уставший мозг, и я вошел в магазин.

– Да, у нас есть икра, – сказал продавец и назвал цену, эквивалентную семи фунтам стерлингов за фунт.

– Хорошо, я возьму два фунта икры и еще три фунта сливочного масла и коробку печенья; а если у вас есть бренди, что я возьму две бутылки.

Этот заказ был сделан человеком в поношенной одежде, который забыл свою роль. Я вел себя как покупатель, который имеет привычку делать такие заказы. Продавец окинул меня испытующим взглядом, который вернул меня в реальность, и с нехорошим чувством я, у которого не должно было быть и гроша за душой, заплатил за покупку и вышел из магазина с большим свертком. Я был в ужасе: не выдал ли я себя, не расскажет ли продавец обо мне кому-нибудь, не будет ли за мной слежки. С каждым шагом сверток становился все тяжелее и тяжелее, но я упорно нес его, сел в трамвай и окольным путем поехал домой.

Должен признаться, что все это время меня постоянно преследовал страх быть пойманным; перед моим мысленным взором всегда стояла яркая картина увиденной мной казни шпионов в Македонии. Я утверждаю, что, каким бы стойким ни был разведчик, если у него есть воображение, то мысль о смертной казни действует ему на нервы и временами влияет на его работу. Вот почему в военное время я бы всегда настаивал на смерти в качестве наказания за шпионаж.

Эвелин отругала меня за глупый поступок – покупку икры, но в тот вечер мы все получили огромное наслаждение от ужина, который Салли, верная своей роли, съела одна в своей кухне.

Однажды мы прочитали в газетах, что двое наших курьеров были схвачены на пути в Мурманск и расстреляны местным Советом. Два дня спустя Х. прислал донесение, что еще один наш человек, пробиравшийся в Архангельск, был схвачен, но сумел скрыться. На маленькой станции он был обыскан, и зашифрованные сообщения, отпечатанные на бумаге и зашитые в подкладку его пальто, зашелестели, когда рука обыскивавшего обшаривала его тело. С того момента мы печатали все наши шифровки на полосках полотна. Это была утомительная работа, которая занимала бесконечно больше времени, чем печатание на машинке. В то же время Анни вывесила объявление о глажке мужской одежды. Это дало нам возможность брать пальто наших курьеров, подпарывать у них воротники или плечи и вшивать внутрь полотняные полоски. Некоторые курьеры говорили мне, что предпочитали не знать, куда зашиты шифровки, так как, когда они проходили контроль, у них не выпрыгивало из груди сердце, как бывало, когда они знали точное место, где находится сообщение.

После высадки союзников в Архангельске господин Локкарт и сотрудники его миссии были арестованы. Другие военные миссии союзников находились под неусыпным наблюдением. Агенты обычной французской разведки были выловлены все до единого, и ЧК наведалась по старому адресу Рейли и старательно наводила справки о его местонахождении. Это заставило нас сильно нервничать.

Вместе с Эвелин мы придумали условный знак, оповещающий меня при возвращении домой о том, что «берег чист». Это была простая уловка в виде небольшой русской иллюстрированной газеты под названием «Копейка» (за такую цену ее продавали), которую небрежно засовывали между двойными окнами гостиной. Когда я входил в дом, газету всегда вынимали из окна. Однажды днем я ушел, чтобы повидаться с руководителем своей диверсионной группы, и, когда вернулся, в окне не было газеты. Почувствовав головокружение, я прошел мимо. Полчаса спустя я вернулся, но по-прежнему газеты в окне не было. Еще два часа я гулял по сырым и грязным улицам, подавленный и дико обеспокоенный, проходя каждые полчаса мимо нашего дома и не осмеливаясь войти в него.

Когда я в последний раз проходил мимо, увидел, как Эвелин вышла из парадной двери и пошла по улице. Я последовал за ней, и когда мы оказались на безопасном расстоянии, остановились.

– Где вы были? – сердито спросила она. – Я вне себя от беспокойства за вас.

– Сигнал, – ответил я. – В окне нет сигнала.

– Но я велела Вай положить газету, – сказала она. – Налета не было.

Вай подарила мне три ужасных часа. Она заинтересовалась газетой и положила ее куда-то, совсем забыв о ее назначении. Милая Вай была чудесной, безответственной, забывчивой девушкой, которую нам постоянно приходилось журить за что-нибудь. Благодаря ей много долгих часов пролетели для меня быстро, и однажды мы серьезно обсуждали с ней, насколько глубоки наши отношения. Но по причине ее чрезвычайной молодости и моего какого-то тупого упрямства мы решили, что они не должны развиваться. Я часто улыбался, вспоминая это решение, так как всего лишь несколько месяцев спустя она вышла замуж за пожилого человека, с которым развелась по советским законам через пару недель. Потом она какое-то время жила с оперным тенором, снова вышла замуж, потом еще раз, прежде чем окончательно остепениться. В своем четвертом муже она, видимо, нашла свою настоящую пару, так как время от времени до меня доходят слухи о ней, и за последние семь лет она создала семью, которой очень гордится.

Тем временем моя диверсионная группа на Украине переживала трудные времена,