Затем у меня случился кратковременный, но очень сильный нервный припадок: через полчаса я стану шпионом, находящимся вне закона, у которого в случае поимки не будет второго шанса: упрощенное судебное разбирательство и – к стенке. Каким же я был дураком… меня обязательно поймают. Зачем снимать свою военную форму? Это безумный поступок. Что хорошего я мог еще сделать? «Спокойствие, – сказал я самому себе. – Ты и должен чувствовать нечто подобное. Это все равно что переступить через край, вполне естественно. Хватит! Шевелись или ты так и не тронешься с места».

Я не рискнул ехать на лифте. ЧК иногда действовала очень быстро. Вместо этого я сбежал по служебной лестнице во двор. Поблизости от гостиницы стоял очень большой многоквартирный дом с тремя или четырьмя подъездами и множеством маленьких квартир. Вот уже два месяца, как одна из этих квартир была моя. Формально там жила пожилая русская женщина, которая поддерживала в ней порядок для меня. Это была милая глухая старушка, которая потеряла обоих своих сыновей еще в начале войны. Она знала, что я занимаюсь политикой, но никогда не задавала мне никаких вопросов. Я зашел в свою комнату, переоделся в штатский костюм, который носил, когда ехал по Скандинавии, уплатил этой доброй женщине за квартиру за шесть месяцев вперед, добавив еще некую сумму, которая даст ей возможность прожить какое-то время, и сказал ей, что больше она меня не увидит.

Я вышел через другой подъезд, мимоходом осмотрелся, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, взял извозчика и поехал на другой конец Москвы. Затем я протиснулся в трамвай, который и так был уже набит до отказа, и поехал на нем кружным путем совсем в другую часть города, где снял маленькую квартирку.

Эту квартиру для меня выбрал начальник моей курьерской службы. Он был русским офицером кавалерии, отличившимся в первые дни войны, бесстрашным патриотом, первоклассным знатоком людей и хорошим организатором, которого я мог только пожелать. Необходимо было иметь такое место, куда курьеры могли прийти по возвращении со своих разнообразных заданий, где могли бы отдохнуть две-три ночи в безопасности, а он мог ежедневно навещать их там. У него была знакомая – жена одного из его однополчан-офицеров, убитого в начале войны. По причинам, известным ей одной, она занялась древнейшей в мире профессией и вполне прилично зарабатывала себе на жизнь на Тверской улице – московской Бонд-стрит. Но она была патриоткой и с радостью отдала две комнаты из своей четырехкомнатной квартиры исключительно в распоряжение моего друга, за которые он, естественно, платил ей хорошую арендную плату. Стоимость такой квартиры была огромной. Еще при старом режиме женщина была зарегистрирована в местном полицейском участке. Позднее она должным образом зарегистрировала свою занятость в районном комиссариате, и домовой комитет все про нее знал. Что было более естественным, чем постоянные приходы и уходы незнакомых мужчин из ее квартиры? Она была абсолютно надежна, и наши уставшие курьеры могли отдыхать в безопасности в одной из наших съемных комнат ее квартиры.

С колотящимся сердцем я позвонил в дверной звонок. Дверь открыла довольно миловидная женщина в кимоно. «Я господин Хольцман», – сказал я. Под этим именем, согласно договоренности, я должен был появляться в ее квартире. «Ах да», – сказала женщина, впустила меня, указала на дверь в конце коридора и без лишних слов ушла в свою комнату. Я вошел в указанную ею комнату – это было маленькое помещение с кроватью и телефоном. Первым делом я позвонил руководителю своей курьерской службы. «Я здесь, – сказал я ему, – немедленно приезжайте». Затем я позвонил Рейли, предупредил его о том, что, по всей вероятности, ордер и на его арест будет вскоре выписан, и посоветовал ему поспешить перебраться в его тайное жилье.

Затем я засунул руку под кровать со стороны изголовья и вытащил небольшой чемоданчик. В нем лежал полный комплект одежды, сшитой на мой размер. Там были три или четыре темно-синие русские рубашки-косоворотки, белье, пара дешевых черных брюк из магазина готового платья, носки крестьянского производства – такие, какие продавались на рынке, пара бывших в употреблении сапог и сильно поношенная кепка.

Я поспешно оделся, затем засунул свой английский костюм, белье, галстук, носки и ботинки в печку, поднес горящую спичку к растопке и закрыл печную дверцу. Через десять минут моя лондонская одежда сгорела. Некоторое время спустя прибыл З. – руководитель моих курьеров. Он привез мне мой новый паспорт на имя Георгия Бергмана, внешность которого совпадала с моей. Мы изготовили этот поддельный паспорт несколько недель тому назад и испытали его, отправив с ним добровольца из Москвы в Петроград и назад. Таким образом, недавно поставленные печати и визы ЧК придали ему авторитетный вид. У меня много времени ушло на то, чтобы придумать себе новое имя. Мне не хотелось, чтобы в паспорте значилась фамилия Хилл, и, наконец, я решил взять себе максимально близкую к этому фамилию с немецким звучанием. Вот почему я выбрал «берг», что по-немецки соответствовало слову «хилл»[3], и присоединил к нему слово «ман», чтобы не возникло сомнений в том, что я немецкого происхождения, так как хотя я говорил по-русски очень бойко, но все же время от времени делал ошибки, и для меня было гораздо лучше утверждать, что я россиянин немецкого происхождения, рожденный в Прибалтике. Большевикам будет практически невозможно подтвердить такие подробности, если бы они захотели сделать это, так как Прибалтика была тогда оккупирована немецкой армией.

З. привез для меня дешевый макинтош, сотню российских сигарет и самые последние донесения от наших агентов, которые я положил в портфель и ушел из этой квартиры как Георгий Бергман, выглядя при этом совершенно не похожим на господина Хольцмана, который вошел в нее менее часа назад.

Мы с З. договорились, что будет лучше и безопаснее, если он не будет знать местонахождение моей штаб-квартиры, но мы договорились о двух других местах для наших встреч в случае, если на наше нынешнее место встречи будет совершен налет.

В общей сложности в Москве у меня было восемь конспиративных квартир, которыми могли пользоваться как я, так и моя организация, а также небольшой деревянный сельский домик в сорока милях от города, который должен был стать последним убежищем, если находиться в Москве мне или кому-либо из моих агентов станет слишком опасно. Каждая из конспиративных квартир должна была поддерживаться в рабочем состоянии и иметь абсолютно правдоподобное и естественное raison d’être[4].

Чувствуя