латышских караульных, которому скучно стало стоять в пустом коридоре, решил поэкспериментировать с одной из своих ручных гранат. И она взорвалась. Двое других охранников, услышавших взрыв и увидевших разбросанные вокруг части тела своего товарища, метнули в коридор каждый по гранате на тот случай, если там кто-то находился.

Вслед за этим происшествием заседание было отложено на час. Я воспользовался случаем и вернулся в свой отель, где один из моих агентов сообщил мне об убийстве Мирбаха.

Я запрыгнул в машину и поехал к его дому, чтобы во всем удостовериться. Все жалюзи были опущены. Снаружи было достаточно доказательств.

Пару дней спустя мы с Артуром Рэнсомом поехали на встречу с выдающимся польским журналистом Радеком. Он рассказал нам с бурным ликованием, что, наконец, для российских генералов старого режима нашлось подходящее занятие. Из них сформируют отряды, научат их лить крокодиловы слезы и следовать по пятам за убитыми послами капитализма. Радек имел занятную внешность: у него была растрепанная борода, которая обрамляла его лицо со всех сторон, под подбородком и на шее; на верхней губе и подбородке ее не было, хотя они не выглядели так, будто он их бреет. Из-за такого роста волос Радек всегда ассоциировался у меня с подсолнухом. Одевался он очень экстравагантно, и в тот момент был одет в очень нарядные бриджи для верховой езды, кожаные сапоги до колен на три или четыре размера больше необходимого и удивительный китель, который совсем не был ему впору. Он был превосходным актером и ловким пародистом и развлекал нас, изображая по очереди разных сотрудников посольства Германии – как бы они выражали Ленину свое возмущение по поводу акта насилия над Мирбахом.

Я заехал к Радеку из-за его статьи, в которой он описал казнь нескольких коммунистов британскими властями в Мурманске. Статья была чистой пропагандой: с помощью телеграфа я удостоверился, что в Мурманске не было никаких казней.

Радек почти не обратил внимания на мой протест, сказав, что, если у него будет время, он исправит ситуацию, поместив опровержение. Затем он начал рассуждать о моей судьбе. Очевидно, англичане собирались высадиться в Архангельске, и он предвидел в ближайшем будущем дебаты относительно того, следует ли меня держать в заложниках и когда-нибудь обменять на достойного коммуниста, запереть меня в тюрьме как опасного врага или казнить, чтобы продемонстрировать презрение большевиков к офицерам из капиталистического государства. Для меня эта шутка была слишком близка к вероятному ходу событий, чтобы я с удовольствием вступил с ним в дискуссию.

Глава 26

Союзники изначально планировали оккупировать Архангельск и его окрестности в середине июля, но позднее отложили эту операцию до 2 августа 1918 г. Савинков очень остро отреагировал на эту отсрочку, так как каким-то образом он узнал об их первоначальных намерениях и спланировал свой мятеж в Ярославле таким образом, чтобы он совпал с приходом союзников, с которыми он тогда хотел объединить свои силы. Войска Савинкова храбро противостояли превосходящим силам противника и продержались шестнадцать дней, прежде чем окончательно капитулировали, но не раньше, чем Савинков бежал. Я был абсолютно уверен в том, что, как только союзники высадятся в Архангельске, большевики попытаются задержать меня, так как я не был членом дипломатической миссии господина Локкарта; так что я был готов к такому повороту событий. Было решено, что Сидней Рейли и я останемся в Москве после отъезда военной миссии союзников. Он должен был продолжать свою работу против большевиков, а я – свою деятельность на Украине против немецкой армии и поддерживать функционирование своей курьерской службы. Я был полон оптимизма. При условии, что союзники высадят достаточное количество войск в Архангельске, я смог бы оказать им любую помощь, и, возможно, даже хаос, созданный большевиками, можно было бы преодолеть.

Разумеется, я забыл, что союзники никогда не придерживались политики десантирования достаточного количества войск. Я думал, что с двадцатью – тридцатью тысячами солдат у нас появится реальный шанс осуществить то, что мы хотели. Пусть читатель сам представит себе, что я почувствовал, когда узнал, что предложено для начала высадить отряд численностью чуть более тысячи человек. Я хотел, чтобы высадку отложили до того времени, когда ее можно будет осуществить достаточными силами.

Моим единственным средством коммуникации с командованием союзников на Севере России была моя курьерская цепочка, благодаря которой сообщение могло быть доставлено за двенадцать – пятнадцать дней. Моей единственной надеждой на то, чтобы задержать высадку союзных войск в Архангельске, была личная встреча с их командующим, а чтобы вовремя добраться до него, мне необходимо было ехать специальным поездом. Единственным человеком, который мог дать разрешение на отправку спецпоезда, был Троцкий, и поэтому я решил попытаться убедить его дать его мне. Я объяснил ему, что дело, требующее моей поездки в Мурманск, безотлагательное, и предположил, что он удовлетворит мою просьбу. Ничего подобного: он сразу же заподозрил, что я пытаюсь сбежать. Я дал ему честное слово возвратиться в Москву, и он рассмеялся мне в лицо. Я напомнил ему о множестве пропусков, которые он время от времени давал мне для выполнения работы в наших общих интересах, и заметил, что я никогда не злоупотреблял доверием советской власти. Он посмотрел на пропуска, которые я показал ему, и сказал: «С этим покончено» – и разорвал их пополам.

Я сказал: «Благодарю вас!», развернулся и вышел из кабинета в ярости, сильно хлопнув дверью. Как только я возвратился в свой номер в гостинице «Юнион», раздался телефонный звонок; на проводе был один из моих агентов в ЧК, который сообщил мне, что военный министр отдал приказ о моем немедленном задержании, и уже выписывается ордер на мой арест.

Я положил трубку и с сожалением обвел взглядом свою комнату и вещи. Здесь были мои обмундирование и сабля, фотографии и любимые книги, одна-две дорогие моему сердцу награды, различные мелочи, которые я купил, чтобы увезти в Англию, и выбранные мной сувениры. Недавно обретенный маузер и мой собственный револьвер фирмы «Вебли-Скотт» я должен был оставить, избавиться от них, чтобы не обременять себя в своей новой жизни в качестве шпиона.

Я уже решил, что не буду рисковать и носить при себе револьвер, потому что в девяти случаях из десяти от револьвера нет никакой практической пользы и он редко помогает человеку выбраться из передряги. С другой стороны, каким бы маленьким он ни был, это объемистая вещь, которую легко найти у человека при обыске; носить огнестрельное оружие при себе было незаконно. Я решил взять с собой – ради собственного спокойствия – свою трость с вложенным клинком,