секретными шифрами. Две коротких половых доски вдоль внутренней стороны стены гостиной были подняты, и под них помещены пишущая машинка и шифры. В моей комнате они вынули несколько плиток с нагревательной печи, положили в нишу наши резервные деньги и прикрепили плитку назад с помощью замазки.

«Завтра, – сказала Эвелин, – я отдам ваш паспорт дворнику и скажу ему, что у вас малярия и вы не будете выходить на улицу несколько дней».

Дворники выполняют функции одновременно французского консьержа, американского поденщика и английского привратника и выступают в роли мелкого полицейского чина. Никому не разрешается проживать в доме, не уведомив об этом дворника и не отдав ему паспорт посетителя или, как в моем случае, квартиранта, который дворник относит в местный комиссариат на регистрацию. Большевики усложнили жизнь таким людям, как я, создав домовые комитеты, которые под руководством ЧК выведывали, чем занимаются и что говорят люди, живущие в каждом доме. Домовые комитеты также выдавали продовольственные карточки.

Я немного перекусил, так как не ел с самого раннего утра, когда я спешно позавтракал, а затем проанализировал донесения, переданные мне З., и написал депешу в Военное министерство в Лондон, копия которой также должна была быть послана в Мурманск британскому военному контингенту.

Мы с Эвелин зашифровали послания. Этот шифр был придуман неким гением в штаб-квартире разведслужбы в Лондоне и из многих шифров, которые я видел, был таким, который было проще и безопасней всего носить разведчику. Он состоял из карманного словаря и кода на крошечной карточке, которую легко было спрятать. Когда сообщение зашифровывалось, цифры печатались в двух экземплярах. Эвелин все предусмотрела. Простые, но тяжелые шторы на окнах и дверях заглушали звуки клавиш пишущей машинки. При зашифровке сообщений мы всегда соблюдали один и тот же ритуал. Металлическая крышка пишущей машинки переворачивалась вверх дном, рядом с ней ставили большую бутыль бензина и клали шифр. Если бы на дом был внезапно совершен налет, то сообщения и шифры должны были быть брошены в кожух пишущей машинки, залиты бензином и подожжены.

Наша легенда для дворника насчет моей малярии была сочинена с целью дать мне время отрастить бороду. Я был очень хорошо известен в Москве. Последние полгода я ездил за рулем автомобиля, сильно бросавшегося в глаза, одетый в заметную военную форму; и хотя я знал, что теперь на мне совсем другая одежда, любой из людей, с которыми я постоянно встречался, без труда узнал бы меня.

Поэтому на следующее утро – впервые с тех пор, как я начал бриться, – я не взял бритву в руки. Следующие пять дней были кошмарной пыткой. Я не мог никуда пойти и был ограничен стенами крошечного дома, что почти сводило меня с ума после активного образа жизни, который я до этого вел. Все новости доходили до меня через вторые руки; донесения от моих подрывных групп и от З. мне приносила Вай. Я отправил своему шоферу письмо, сообщив в нем, что я уехал в Англию, и вложил в него жалованье за шесть месяцев, а также я попросил его передать мой «патфайндер» британскому консулу. После этого все, что я мог делать, – это сидеть и терпеливо ждать, когда отрастет моя борода. Сам процесс роста бороды был мучительным. Во-первых, эта мерзкая штука была ярко-рыжего цвета. Сейчас мои волосы имеют темно-коричневый цвет и в них нет рыжины, и я мгновенно почувствовал отвращение к этой рыжей поросли. Затем, когда волоски отрастали, они начали поворачиваться вокруг своей оси и впиваться в мое лицо, покрывая мою кожу болезненной и раздражающей сыпью. Я чувствовал себя грязным и жалким.

От бездействия и из-за отрастающей бороды я стал угрюмым и раздражительными и чуть не довел бедную Эвелин до помрачения рассудка. Мне было стыдно за себя, так как все девушки играли свои роли без единой жалобы. На пятый вечер эта благословенная женщина Эвелин вернулась домой с большой коробкой гаванских сигар – это были Bock’s Rara-Avis – и бутылкой выдержанного бренди. Никогда в своей жизни я не курил таких превосходных сигар и не пил такого отличного бренди. В конце недели я решил, что если не буду выезжать из этой части города, то могу отважиться выйти на улицу. По счастью, совсем недалеко от нашего дома находилась Третьяковская картинная галерея, и я часами изучал чудесные полотна Верещагина на военную тему и упивался портретами Репина. У него есть большая картина, на которой изображены казаки XVI в., пишущие дерзкое письмо турецкому султану. Это созерцание так или иначе приносило мне бесконечное утешение. Через несколько дней я отправил Вай к одной из девушек Рейли, чтобы та передала ему мое предложение встретиться на одной из скамеек в назначенном парке. Я никогда не забуду, как впервые увидел его. Он тоже отрастил себе бороду и выглядел чертовски уродливым. Я сказал ему об этом, и он ответил мне таким же комплиментом. К этому моменту мы уже привыкли к своей русской одежде и ходили по парку, чувствуя себя непринужденно. Он передал мне несколько сообщений, которые ему нужно было отправить с моими курьерами в Швецию, а оттуда в Лондон; а так как мы оба намеревались вновь свободно ходить по улицам, то мы договорились встречаться каждый день в одном из городских кафе.

В тот день я пошел к брадобрею и попросил подстричь мою бороду и побрить часть лица. Это изменило мою внешность гораздо больше, чем неухоженная борода, которую я носил до этого. Я выглядел абсолютно как иностранец и даже не узнал себя в зеркале. Мое лицо с козлиной бородкой выглядело поразительно.

На следующий день я получил должность проявителя пленок на киностудии, и через пару дней мои руки приобрели густой желтый цвет от реактивов. Эта работа на киностудии дала мне право на продуктовые карточки рабочего; более того, я вступил в местный профсоюз кинооператоров. Часы работы меня очень устраивали: я приходил на работу в шесть часов вечера и заканчивал ее в одиннадцать ночи. Всю остальную часть дня я был полностью свободен и мог заниматься своей работой.

По истечении трех недель я уже свободно перемещался по всей Москве. Я встречался на улице с людьми, которые очень хорошо меня знали, и никто из них не узнал меня. Однажды я столкнулся с двумя членами миссии Локкарта, которые прошли мимо меня, не сказав ни единого слова.

Но я совершал ошибки, которые легко могли бы стоить мне жизни. Однажды Эвелин случайно выглянула из окна, когда я вышел из дома, и то, что она увидела, заставило