Лицо Хонгора металось перед глазами Эрле – напряженное,искаженное, порою даже изуродованное ненавистью, – а Намджил вился вокругпротивника, будто ящерица; и казалось, не будет конца этим мгновенным победам ипоражениям то одного, то другого.

Эрле, все еще сдерживаемая рукою Анзан, окаменела, почтинезрячими глазами глядя на смертельный поединок, почти ничего не слыша, каквдруг Анзан резко, пронзительно вскрикнула. И этот полный ужаса крик,повторенный десятками уст, разбудил Эрле от ее полусна-полузабытья.

Она встрепенулась, вскинулась… Хонгор стоял на одном колене,тяжело вздымая блестящую от пота грудь, а через другое его колено былоперекинуто тело Намджила с бессильно повисшими руками и вытянутыми ногами.Голова его как-то нелепо повернулась, будто Намджил силился заглянуть себе залевое плечо. Эрле услыхала помертвевший шепот Цецена:

– Шея! Хонгор сломал ему шею…

И вопль Эльбека:

– Брат, брат!.. Он мертв, он убит!

* * *

Чудилось, сколько ни проживет Лиза, как ни ожесточится еесердце, как ни будет она тщиться гнать от себя былое, из его клубящейся тьмывечно будут возвращаться к ней воспоминания об этом дне…

Сначала хоронили Намджила.

Эльбек, словно обезумев, кричал, что должен привезти к ханумертвое тело, а если нет, то хотя бы окропить его хладеющие члены горячейкровью убийцы, так что по знаку ламы несколько самых крепких табунщиковпринуждены были схватить молодого калмыка и держать его, не отпуская, покасудороги неистовой злобы не сменились тихим, покорным отчаянием.

Хонгор все это время стоял неподвижно, безропотно сносяпроклятия Эльбека, и видно было, что он не шелохнется, даже если Эльбек,разметав пастухов, бросится на него с ножом. Глаза Хонгора были устремлены наЭрле.

Она стояла все там же, рядом с Анзан, сама не заметив, каксхватила ее за руку, и вот, будто сестры, будто подруги, они застыли, видясреди царившей вокруг сумятицы одного лишь Хонгора. Но Анзан, жадно ловившаявзор мужа, была обделена им и только тихонько постанывала, крепче и крепчестискивая холодные пальцы той, на которую неотрывно смотрел Хонгор.

Эрле тоже не сводила с него глаз. Боже, чего бы ни отдалаона сейчас, чтобы хоть искорку прежней любви ощутить в себе и взглядом передатьХонгору, согреть его! Только страх и жалость мучили ее. Точно так же она моглабы жалеть и вовсе чужого ей человека… И, наверное, Хонгор что-то понял, потомучто он вдруг медленно опустил веки, все больше бледнея, а потом поднял с землишубу, накинул на обнаженные плечи и, резко повернувшись, пошел прочь.

Эрле проводила его взглядом, но не двинулась с места,смиренно опустила глаза.

Если Хонгор сейчас вскочит на верного златоногого Алтана ипустится искать спасения в степи, женщина не должна стать на его пути, недолжна помешать ему. Довольно претерпел он из-за нее!

Когда Эрле решилась поднять взгляд, Хонгора не было видно.

Эльбек понуро стоял на коленях над телом мертвого брата; алама, вынув из складок своего черного одеяния плоское серебряное зеркальце,установил его на земле и песком из шелкового мешочка отсыпал дорожку к нему оттела покойника, так пристально вглядываясь в узенькую полоску, будто надеялсяразличить на ней какие-то следы.

Так оно и было. Но отсутствие следов души Намджила означало,что душа сия все еще витала над покинутым телом, не желая от него улетать,потому что, верно, не прямой путь должен был вести ее к Верховному Судииумерших; и ламе еще предстояло выведать, какой же этот путь.

Лама велел подать свой тулум, откуда вынул свиток тонкойпожелтевшей бумаги, испещренной с обеих сторон некими значками, и принялся еговнимательно разглядывать. Эрле, разумеется, было неведомо, что там изложены иописаны те пути, по коим должна путешествовать душа к подножию престолаЭрлик-Номин-хана, туда, где черные и белые тенгри будут считать черные и белыедела, свершенные при жизни покойного. Имя, год и дата рождения, день и часкончины определяют вид похорон. На иного падет жребий быть растерзанным хищнымизверями и птицами, другому – быть съедену рыбами, третий сжигается в пепел,счастливого предают земле.

Счастлив был и Намджил, ибо зимнее солнце еще не обратилоськ закату, когда тело его обернули кошмою и зарыли в землю со всем воинскимснаряжением: саблей, седлом, луком и стрелою. А над местом погребения воздвигличетыре шеста, обращенные на все стороны ветра.

Однако не успел свершиться печальный обряд, лама вновьвзялся за свой пергаментный свиток и углубился в изучение черных значков.Теперь, упокоив тело мертвого, нужно было утешить его душу, ждущую отмщения, иотдать дань справедливости.

Привезти сюда, в улус, ханский суд или явиться с убийцей вханскую ставку необходимости не было, ибо древний закон степи гласил, недопуская оговорок: за убийство – смерть, какую укажет ему божество,распорядитель судеб, чью волю должен угадать и изречь служитель бога. Ипредписано свершить сие в самый день убийства, чтобы обе души – жертвы игубителя – враз предстали пред небесным судом после того, как свершитсяправосудие земное.

Эрле едва не вскрикнула от изумления, когда вдруг увиделасреди собравшихся на похороны калмыков того, кого она почитала давным-давномчащимся по степи, спасающим свою жизнь! Хонгор вместе с остальными мужчинамипо знаку ламы опустился на землю, подобрав под себя правую ногу, сложив ладони,потупив голову и закрыв глаза. Лицо его было непроницаемо, и только дрожь руквыказывала, сколь сокрушено его сердце.

Из женщин в толпе осталась одна Эрле. Остальные разошлись покибиткам, уведя с собою почти беспамятную от горя Анзан. Ну а на Эрле никто ивнимания не обращал. То, за что любая калмычка отведала бы плетей, сходило ей срук, потому что она была чужая, неверная, не боявшаяся греха и кары небесной. Аможет быть, они, зная, что предстоит Хонгору, хотели, чтобы он на прощание ещехоть раз увидел ту, которую любил любовью непостижимой и даже пугающейостальных…

Но Хонгор не смотрел на Эрле. Он нашел прощальные слова длякаждого из своих друзей, обнял родичей. Завершив этот печальный круг, подошел кламе. Лама благословил его своим очиром [44] и с виноватымвыражением на лице негромко произнес: «Ом мани пад ме хум!» – словно отпустилвсе грехи, словно попытался этими древними, малопонятными, но неизбывно-вечнымисловами облегчить прощание с жизнью и примирение со смертью, и отошел прочь, авместо него к Хонгору подъехали пять пастухов на неоседланных лошадях, даже невзнузданных, а Эльбек привел в поводу расседланного Алтана.