О, если бы удалось развязать руки… Эрле остервенело биласьна привязи. Кажется, ничего еще не просила она у бога так страстно – ни любви,ни счастья, как одно лишь мгновение свободы сейчас! Второй нож все еще на поясеЭльбека; и уж Эрле-то не сделает такой глупости, как Анзан: она прикончитЭльбека, пусть ее даже потом привяжут к лошадиным хвостам, как Хонгора!

Она столь ясно представила, как перережет глотку Эльбеку,что даже застонала от счастья. Тут же боль в ободранных руках вернула ее кдействительности. Эрле замерла, переводя дыхание, глотая злые слезы, и вдругуслышала странный шум, доносившийся снаружи. Конечно, день ведь в самомразгаре, мало ли у людей хлопот? Но этот шум не был повседневным, обычным. Внем было что-то очень тревожное. Но у Эрле сейчас сил не было тревожиться очем-то непонятном. Она думала только о спасении. И, подвинувшись к выходу такблизко, как только позволяли ремень и веревки, она закричала:

– Помогите! Помогите мне!..

И тут же, спохватившись, испуганно оглянулась на Эльбека.Слава богу, он по-прежнему беспробудно спал. Ободрившись, Эрле начала кричатьчто было мочи, призывая Цецена, других соседей… Но никто не отозвался на еезов.

Она слышала лай собак, ржание лошадей, блеяние овец инегромкие, озабоченные голоса людей. Эти люди никак не могли ее не слышать. Новсе же никто не пришел. И Эрле наконец поняла, что со смертью Хонгора и Анзаноборвались все нити, связывающие ее с калмыками. Она даже не стала им врагом.Она больше не существовала. И ее мольбы о спасении значили для них теперь неболее, чем вопли глупого куличка в камышах на берегу дальнего ильменя!

Ей хотелось пить, она ничего не ела уже вторые сутки,хотелось умыться, переплести спутанные косы – и ничего этого она не могласделать, пока Эльбек не соблаговолит пробудиться и развязать ее. Эрлепоказалось вдруг, что она стоит на краю своей собственной могилы и смотрит насебя же, вытянувшуюся там, на темном дне, чужую, далекую, уже отошедшую отрадостей и горестей жизни… Жалость к себе и страшная тоска нахлынули с такойсилой, что она повалилась ничком и зашлась в рыданиях.

Долгие слезы утомили ее так, словно вся кровь вышла с нимииз тела. И Эрле даже не помнила, как забылась тяжелым сном.

Проснулась она от резкого ожога и не сразу поняла, что этоплеть впилась ей в спину. С криком откатилась в сторону. Эльбек, словнообезумев, стоял над нею, держа в левой руке воздетую малю, а в правой – нож.Она уже решила, что настал ее последний миг, когда Эльбек нагнулся. Острие заделоее спину. Он одним движением разрезал веревки на ее запястьях и сильным рывкомзаставил подняться.

Замлевшие ноги подломились, но Эрле принудила себя стоять.

– Почему ты молчала? – взревел Эльбек. – Почему неразбудила меня?!

Он вытолкнул ничего не понимающую Эрле из кибитки с такойсилой, что она упала на колени и, ахнув, прижала руки ко рту, потому чтоувидела вокруг…

Нет! Ничего не увидела Эрле. Ни одной кибитки, ни одногочеловека или животного, даже ни одного следа – только белый мягкий снег, белаяпустая степь. Воистину, можно было подумать, что некая злая сила вдругперенесла кибитку Хонгора из улуса бог весть куда, если бы не четыре шеста,возвышавшихся над могилою Намджила и подтверждавших, что и эта могила, и кибитки,и Эльбек с Эрле остались, где были. Однако же весь улус…

– Они ушли! – снова взревел Эльбек. – Они ушли,когда я спал! Как же ты посмела не разбудить меня?

– Я будила тебя, – пробормотала Эрле. – Я кричала,но ты спал так крепко! И я не знала, не знала, что они уходят!

Так вот почему ей показался таким странным и таким знакомымшум, слышанный днем! Это был шум цоволгона. Шум сборов в дальнее кочевье.

Да, они с Эльбеком остались, но все другие ушли. Ушли,забрав все свое имущество, уведя весь домашний скот и, наверное, тюмены сдальних пастбищ, а снег-сообщник торопливо замел их следы.

Степь лежала такая белая и чистая под розовым предзакатнымнебом, что Эрле невольно залюбовалась ее спокойной красотою. И все-таки что-тоеще тревожило ее. Внезапно поняла – что: на всех четырех шестах, обозначавшихместо погребения Намджила, развевались черные лоскуты. Точно такой же черныйлоскут болтался над кибиткою, далеко-далеко видный на гладкой, как блюдо,степи. А еще вечерний ветер пошевеливал какими-то шкурками, корешками, сушенымизвериными лапками и птичьими коготками, подвешенными к шестам.

Эрле не смогла сдержать дрожь. Она слышала, что черныетряпки вывешивают над теми кибитками, которые посетила черная смерть: оспа.Таких несчастных бросают в степи одних, им остается уповать лишь на милосердиебожие… Вот и их с Эльбеком бросили здесь, оставив на кибитке черную отметинутой ненависти, которую питали к ним калмыки. Ну а колдовские талисманы,конечно, должны были навлечь на них всяческие несчастья.

Ярость Эльбека не знала границ. Изрыгая самые страшныепроклятия, он посулил, что еще до наступления ночи нагонит откочевавший улус иотомстит!.. И немало минуло времени, прежде чем он сообразил то, что Эрлепоняла сразу: калмыки увели с собою не только свою скотину, но и тех лошадей,на которых прибыли в улус посланники хана. Так что уехать отсюда Эльбеку былоне на чем.

* * *

Эрле пришлось вынести новые побои, прежде чем Эльбек немногоуспокоился и решился идти в ханскую ставку пешком. Он пинком зашвырнул Эрле вкибитку, приказав собрать ему еды в дорогу, а сам кинулся сдирать черные тряпкии зловещие амулеты с шестов.

Эрле раньше всего с наслаждением напилась, потом, заправивсалом шумуры, зажгла свет и принялась прибираться в разоренной, оскверненнойкибитке Хонгора. Она была словно в оцепенении, и даже ярость и побои Эльбекамало трогали ее. Сил следовать за ним по степи у нее явно не было, так что онарешила остаться здесь. Одна наедине с неминуемой смертью.

Эльбек не возвращался долго. Эрле скатала пропитанные кровьюширдыки и постелила другие, чистые. Она уложила холодное вареное мясо в тулум иналила воды в бортху: вот и припас в дорогу Эльбеку. Тем временем согрелсякотелок, и Эрле вымыла посуду с остатками вчерашнего пиршества. Снова поставивводу на очаг, Эрле дождалась, пока она закипит, и торопливо вымылась, сменивсвою грязную одежду на старый, но чистый терлык Анзан. Поела и даже успелаполежать немного в полутьме.

Вдруг полог отодвинулся, и в кибитку ввалился Эльбек.

Он остановился, странно, как бы испуганно глядя на Эрле. Еговдруг шатнуло, раз и другой; он едва устоял, но, сделав несколько шаговнеуверенной, как у пьяного, походкой, вдруг повалился на колени, а потом состоном вытянулся на полу.

Эрле недоверчиво уставилась на него. Сначала показалось, чтоЭльбек притворяется. Но зачем бы ему?.. К тому же лицо его страшнораскраснелось, а губы посинели.