подсвечникам, золотым кубкам, кухонным полкам, сияющим медью и латунью. У нас были перины почти до потолка и гардеробы, сумрачные недра которых были полны бархата, шёлка и тонкой шерсти. В трёх маленьких комнатах на втором этаже, куда нас привёл отец, было только самое необходимое – кровати с тонкими матрасами, несколько деревянных стульев, один или два стола, загадочная железная конструкция, которая оказалась плитой, пара керосиновых ламп без украшений, скудный набор кухонных принадлежностей и посуды. И всё же мы были в восторге от нашего нового дома и мебели. И не только потому, что мы только что пережили семь голодных лет, готовили еду в глиняной посуде, ели чёрный хлеб по праздникам и носили одежду из хлопка, но главным образом потому, что эти деревянные стулья и жестяные кастрюли были американскими стульями и кастрюлями, и они сияли великолепием в наших глазах. Если чего-то и не хватало для уюта или украшения интерьера, то мы ожидали, что вскоре это исправим – по крайней мере, мы, дети, так думали. Пожалуй, только моя мама, из всех нас, вновь прибывших, оценив убогость маленькой квартиры, поняла, что пока не может освободиться от бремени бедности.

Юнион Плейс (Бостон), где меня ждал мой новый дом

Наше приобщение к американской жизни началось с первого шага на новой земле. Мой отец находил повод напутствовать или исправлять нас даже по дороге с пирса на Уолл-стрит, пока мы ехали в переполненном трясущемся экипаже. Он велел нам не высовываться из окон, не показывать пальцем, и объяснил слово «салага». Мы не хотели быть «салагами» и неукоснительно выполняли указания отца. Не знаю, как только моим родителям удалось обсудить всё, что произошло с нами в Полоцке за последние три года, поскольку нам, детям, терпения на это не хватало, рассказ моей матери постоянно прерывался не имеющими отношения к делу вопросами, возгласами и объяснениями.

Первый обед оказался наглядным примером большого разнообразия. Мой отец принёс несколько видов еды, которая не требовала приготовления, и её можно было есть прямо из маленьких консервных банок, которые все были покрыты надписями и рисунками. Он пытался познакомить нас с причудливым, скользким фруктом, который он назвал «бананом», но вынужден был отказаться от этой идеи на время. После еды ему повезло больше, когда он показал нам любопытный предмет мебели на загнутых полозьях под названием «кресло-качалка». Нас было пятеро вновь прибывших, и мы нашли пять различных способов стать частью вечного двигателя Америки, и столько же способов выбраться из него. Тот, кто с самого рождения пользовался креслом-качалкой, не может себе представить, как нелепо могут выглядеть люди, которые пытаются воспользоваться им в первый раз. Мы безудержно хохотали над нашими всевозможными экспериментами с новинкой, которая стала отличным способом выпустить пар после необычайно волнительного дня.

В нашей квартире мы и не думали о том, чтобы хранить уголь в ванной[10]. Потому что не было никакой ванны. Так что вечером первого дня отец повёл нас в общественные бани. И пока мы шествовали в маленькой процессии, я наслаждалась уличным освещением. Так много ламп, и мой отец сказал, что все они горят до утра, и людям не нужно брать с собой фонари. Значит в Америке действительно всё бесплатно, как мы и слышали в России. Свет был бесплатным – на улицах было светло, как в синагоге в праздничный день. Музыка была бесплатной – мы в немом восторге слушали серенаду, которую нам исполнил духовой оркестр, состоящий из множества музыкантов, вскоре после того, как мы обосновались на Юнион Плейс.

Образование было бесплатным. Именно о нём мой отец неоднократно писал, как о главной надежде для нас, детей, как о сущности американских возможностей, сокровище, которое не сможет отнять ни вор, ни несчастье, ни бедность. Образование – это единственное, что он мог обещать нам, когда посылал за нами, даже с большей уверенностью, чем хлеб или кров. На второй день я была на седьмом небе от осознания того, что означает эта свобода образования. К нам подошла маленькая девочка, которая жила на другой стороне улицы, и предложила проводить нас в школу. Моего отца не было, но мы пятеро уже выучили к тому времени несколько слов по-английски. Мы знали слово «школа». Мы поняли. Эта девочка, которая никогда не видела нас до вчерашнего дня, которая не могла произнести наши имена, которая была одета ненамного лучше нас, смогла предложить нам свободу обучения в школах Бостона! Никаких заявлений, никаких вопросов, никаких экзаменов, постановлений, исключений, никаких махинаций, никаких сборов. Двери были открыты для каждого из нас. Даже самый маленький ребенок мог указать нам путь туда.

Этот инцидент произвел на меня большее впечатление, чем всё, что я слышала прежде о свободе образования в Америке. Это было конкретным доказательством, почти само по себе. Такое нужно испытать, чтобы понять.

Как же мы были разочарованы, когда отец сказал, что нам не следует сразу же начинать учёбу в школе. Учебный год почти закончился, пояснил он, к тому же мы должны были переехать на Кресент-Бич через неделю или около того. Придётся ждать открытия школ в сентябре. Какая потеря драгоценного времени с мая по сентябрь!

Не то, чтобы время было действительно потеряно. Даже пока мы находились на Юнион Плэйс, мы получили много уроков и опыта. Мы должны были сходить за покупками и одеться с головы до ног в американскую одежду; познать тайны железной плиты, стиральной доски и переговорной трубки; научиться торговаться с разносчиком фруктов через окно и не бояться полицейского; и, прежде всего, мы должны были выучить английский язык.

Добрые люди, которые помогали нам в этих важных делах, занимают особое место в галерее моих друзей. И хотя с тех пор я их больше не видела, я всегда вспоминаю о них с благодарностью. При перечислении длинного списка моих американских учителей, следует начать с тех, кто приходил к нам на Уолл-стрит и давал нам первые уроки. Для моей матери, которая совершенно не понимала, как пользоваться кухонной плитой, женщина, которая показала ей, как развести огонь, была ангелом-избавителем. Для нас, детей, феей-крёстной стала та женщина, которая привела нас в чудесную страну под названием «аптаун»[11], где в ослепительно красивом дворце под названием «универмаг», мы обменяли наши ненавистные самодельные европейские костюмы, по которым в нас узнавали «салаг», на настоящую американскую одежду машинного производства, теперь мы выглядели более достойно в глазах друг друга.

Вместе с нашей жалкой