Дима в июле-августе 1941 года вместе с однокурсниками был на строительстве оборонительных сооружений. Когда вернулся и ускоренно защитил диплом, ему дали распределение в Челябинскую область. Юноша мог бы с чистой совестью согласиться, ведь у него была сильная близорукость, родные вспоминали, что «у Димы в очках были толстенные линзы». Среди старых бумаг в Дими-ном чемодане Ольга Глебовна нашла медсправку: зрение -8. Что же видел Дима без очков?.. Он мог пройти медкомиссию, только выучив таблицу проверки зрения наизусть. Справка спасла бы ему жизнь, он знал об этом, но не воспользовался ей.

В конце ноября 1941 года Дима добился повестки из военкомата.

Дом на Соломенке опустел.

А дальше была война.

Из «Хроники жизни Димы»

1941. 28 ноября. Дима идет на войну.

1942. 8 января. Открытка от Димы с Новым годом.

1943. 26 марта. Д. шлет нам 2100 р.

10. IV Д. шлет 1000 р.

23. IV. Звание млад. лейтен.

9. VII. Медаль «За отвагу».

В представлении к медали «За отвагу» говорилось:

«В боях 26–29 мая 1943 г. мл. лейтенант Удинцев находился на поле боя с наступающими подразделениями батальона. Под сильным огнем противника, не считаясь с опасностями для жизни, оказывал помощь командирам в руководстве боем. Осуществлял информацию командования о положении наступающих, что давало возможность принимать срочные меры к устранению причин, мешающих продвижению вперед. Там же организовал вынос раненых и сбор оружия…» <…>

6. XI. Орден Красной Звезды.

В наградном листе говорилось: «Лейтенант Удинцев Дмитрий Павлович за время наступательных боев с фашистскими захватчиками с 25-го сентября 1943 г. по 15 октября 1943 г. проявил себя как храбрый, решительный командир. Под шквалом пуль и артиллерийских снарядов т. Удинцев проникал на передний край к наступающим подразделениям и на месте как представитель штаба оказывал реальную помощь командирам рот и взводов. Весь период наступательных боев тов. Удинцев проводил вместе с командирами рот. Ходатайствую о представлении Удинцева Дмитрия Павловича к правительственной награде: ордену „Красная Звезда“».

Братья переписывались и с домашними, и друг с другом. Благодаря этим письмам мы можем сейчас понять, какими они были в 1941-м. О чем думали, как переносили невзгоды. Как не только родственно, но и духовно были связаны между собой. Умудрялись даже книги читать одни и те же: «Евгения Онегина» и «Войну и мир», повести Тургенева, рассказы Лескова. Мечтали прочитать «Гамлета» в переводе Пастернака и «Фиесту» Хемингуэя. Обменивались впечатлениями от новых произведений Паустовского, Алексея Толстого, Пришвина, Эренбурга, Симонова.

Сегодня мальчиков 1941 года часто представляют наивными романтиками, слепыми котятами. Наивными и слепыми они не были.

Впрочем, не стоит комментировать их письма. Каждый читатель увидит в них что-то свое, особенно ему близкое.

Из переписки Дмитрия Удинцева с родными:

Рубен – Диме, 23 февраля 1941. Из Ленинграда в Москву

Дорогой Димка!

Прости меня, что так долго не писал тебе. <…> Нам просто не повезло, что мы родились в этот страшный период, когда людям стало тесно на земле и им приходится уничтожать друг друга. Ужасное время, когда искусству приходится пробиваться через горы трупов, через разгул животных нравов и вместо великой цели облагораживания чувств человеческих бессильно тащиться за ними, воспевая неслыханную жестокость, варварство и тупость уродов, уродство которых никто и не замечает – настолько оно, это нравственное уродство, впиталось к нам в кровь, настолько оно исказило наши чувства[37].

Будущее поколение, наверное, будет очень бедно писателями (настоящими!), музыкантами и художниками, его покалечат с самого появления на свет, предлагая соску «аэростат-заградитель», наполняя музыкой маршей и песен, воспевающих, славословящих войну. О, они не будут страдать «эстетизмом» <…>, их не придется крыть на собраниях за «мягкотелость» и «мелкобуржуазный романтизм». <…>

Пиши, дорогой брат, не обращая внимания на меня, чаще и длиннее, у тебя гораздо больше тем для писания писем.

Целую крепко, крепко.

Рубен.

Дима – тете Наташе.

Записка, написанная 1 июля 1941

Москва.

Новое шоссе-33, дача 17.

Удинцевой Наталии Дмитриевне.

Москва. 1/VII.41. 18 ч.15 м.

Нахожусь на Киевском вокзале. Вероятно, отправят на полевые работы на Украину или в Белоруссию. Народу много. Настроение хорошее. Дядя Боря! Муж Сони Шамуриной (Борис Лещинский) со мной находится, он просил передать, где он находится, Вере Васильевне (в палате у вас). Привет всем соломенцам и якиманцам.

Писем скоро не ждите!

Дима.

Дима – Рубену, 3 сентября 1941. С трудового фронта под Смоленском – в Ленинград

Дорогой Рубен!

Здорово недостает тебя. Если бы ты был здесь, то было бы великолепно. Как ни говори, а друзей настоящих не так легко найти, да и не так легко сойтись ближе определенных границ.

Вероятно, теперь нам троим удастся встретиться только после войны. У меня с отъездом в Москву ничего не известно. Когда и будем ли учиться – ничего не известно. Многие наши профессора и доценты сейчас в ополчении. Занимаются в институте большей частью девчата.

<…> В окнах темнеет. Сейчас вернутся мои ребята. Темно писать, кончаю. Напиши о себе. Я тут за тебя любовался необыкновенно красивым закатом. Было это на прогулке с весьма прозаическими целями – в погоне за гусями. Места здесь красивые. Как раз для тебя бы.

Ну, всего, братишка.

Целую.

Дима.

Дима – Глебу. Из Москвы в Челябинск 23 октября 1941

Москва, Соломенка.

Дорогой Глебка!

…Очень меня трогает твоя забота о нас. Получили от тебя 90 р. и на днях еще 60. Больше, смотри, не посылай, а покупай себе чего-нибудь в городе. О деньгах на твое обучение не беспокойся. Я к тому времени буду работать вовсю и думаю заделаться капиталистом. Так что тебе работать не придется, и не думай об этом. Поздравь меня. Сегодня получил диплом об окончании института. В дипломе сем написано, что мне «присвоена квалификация преподавателя русского языка и литературы и звание учителя средней школы»…

О нас с Наташей не беспокойся. У нас все в порядке. От Рубена было письмо. Находится он в линии обороны города… Глебка, прислал бы ты свою карточку. Очень хочется увидеть тебя в военной форме. А я пришлю тебе свою… Это хорошо, что тебе нравится летать, я тоже не прочь бы – может быть, потом покатаешь? А? Если попаду все-таки учителем в Челябинскую область (на озера в Касли!), то, конечно, к тебе заеду. Вот бы хорошо увидеться. Но об этом ничего сейчас не знаю <…> Я тоже мечтаю о том времени, когда и ты, и Рубен кончите институты и тогда мы заживем – уверен, что это будет