Нили посмотрел на Мейсона. Его глаза были полны тревоги.

– Надеюсь, Нили, – усмехнулся Мейсон, – вас не обвинят воскорблении суда на первом процессе, где мы с вами выступаем напарниками.

– Однако, – сказал Нили, поеживаясь, – судья Киппенпрямо-таки вне себя от злости. Если он ее на кого-нибудь выплеснет…

– Думаю, выплеснет, – сказал Мейсон.

– Мистер Мейсон, не сочтите за дерзость с моей стороны, но яхочу вас кое о чем попросить.

– О чем же? – спросил Мейсон.

– Пожалуйста, дайте мне слово, что вы не имеете отношения кпулям, найденным на месте преступления.

– К каким из них?

– Да ко всем, но в особенности к пулям номер два и номертри.

– Я не могу сделать того, о чем вы просите, Нили.

– Почему?

– Догадайтесь сами.

– Боже правый! Мистер Мейсон, если вы… Если это вы стреляли…Но зачем?

– Хотите выйти из игры? – спросил Мейсон.

– Нет-нет. Я не трус. И не собираюсь дезертировать. Я…

– Тогда не о чем беспокоиться, – сказал Мейсон.

– Но, мистер Мейсон, вас же засадят за решетку заоскорбление суда. Вас же лишат права адвокатской практики.

– На каком основании? – осведомился Мейсон.

– Подтасовка улик.

– Каких улик?

– Как каких? А револьвер?

– Если Стивен Меррил не был убит пулей, вылетевшей из этогоревольвера, мы можем стрелять из него в свое удовольствие, где хотим и когдахотим. В чем же здесь подтасовка улик? Револьвер как револьвер, таких сотни…

– Но Мервин Олдрич под присягой заявил, что это тот самыйревольвер, который Эвелин Багби передала вам! Значит, вы уверены, что он неможет быть тем револьвером, выстрелом из которого был убит Стив Меррил?

– Он не может быть тем револьвером, из которого онастреляла, – сказал Мейсон, – поскольку две пустые гильзы, найденные в егобарабане, не были гильзами от патронов, из него отстрелянных.

– Значит, имела место подтасовка улик.

– Кем?

– Ну, если вы признаете, что эти две пули…

– Я пока ничего признавать не собираюсь, – усмехнулсяМейсон.

– Но обвинитель знает, что это ваших рук дело, да и судья обэтом, похоже, догадывается.

– Нили, я считаю, что знаю законы и немного разбираюсь влюдях, – сказал Мейсон. – И я не собираюсь сидеть и безучастно смотреть, какмоей подзащитной, у которой цента лишнего в кармане никогда не водилось,выносят суровый приговор лишь потому, что кому-то вздумалось свалить на нее всювину. И в том, что касается Холкомба, я тоже не испытываю особых угрызенийсовести, ибо убежден в том, что, когда бы сержант ни нашел пулю, он принялся быкорчить из себя великого сыщика и зарапортовался до такой степени, что у меняне осталось бы ни малейших надежд докопаться до истины. Он, разумеется,поклялся бы, что заметил след от пули сразу же после того, как оказался наместе преступления, а остальные полицейские его прошляпили. Я мог быдопрашивать его до посинения, а он только смеялся бы мне в ответ. Он лгал бымне в глаза, а я не мог бы доказать, что он лжет. Вогнав же в столб пулю,которой, что совершенно очевидно, не могло там быть в то время, когда сержантХолкомб подкатывал к месту происшествия, и дав сержанту возможность скрепитьклятвой утверждение о том, что пуля была найдена именно тогда, я заложил основудля результативного допроса.

– Возможно, тут есть некие тонкие нюансы чисто формальногохарактера, – сказал Нили. – Возможно, вы и в самом деле имеете правоутверждать, что не подтасовывали улик… Поверьте, я восхищаюсь вашей смелостью,но вы, на мой взгляд, несетесь так, что мне за вами не угнаться.

– Когда ступаешь на тонкий лед, – сказал Мейсон, – выхододин – беги во весь дух, иначе провалишься.

– Я боюсь, – без обиняков признался Нили. – И, хоть убейте,не могу понять, к чему вы клоните.

– Я взбалтываю факты, – ответил Мейсон.

– Что вы делаете?

– Взбалтываю факты, – повторил Мейсон. – Вам приходилоськогда-нибудь в компании жарить яичницу?

– Да, но при чем тут это?

– А у вас не случалось такое: вы хотели сделать глазунью, ажелтки возьми да растекись? И как вы тогда поступали, чтобы не дать повода длянасмешек? Взбалтывали яйца и заявляли, что с самого начала хотели накормитьдрузей омлетом, не так ли?

– Так, – улыбаясь, сознался Нили.

– Вот то же самое и в судебной практике, когда имеешь дело соговором. Взболтайте яйца, и никто уже не сможет определить, которое из нихслучайно растеклось. Взболтайте факты, и вы, по меньшей мере, нарушите планычеловека, считавшего, что он сплел из них великолепную паутину.

Судья Киппен недовольно поморщился, оглядев набитый доотказа зал.

– Я хочу высказать несколько замечаний обвинению, защите ипублике, – заявил он. – Суд осуждает обстановку сенсационности, складывающуюсявокруг этого процесса. – Он скользнул взглядом по Мейсону и остановил его назрителях. – Согласно нашей Конституции судебные разбирательства должны вестисьоткрыто, дабы не превращать их в заседания тайных обществ. Но из этого вовсе неследует, что любой процесс, в котором находится место полемике, можнопревращать в балаган. Присутствующим в этом зале следует уяснить, что суд всвоей работе руководствуется строго определенной процедурой, имеющейисследовательский характер. Публика должна воздерживаться от каких бы то нибыло комментариев в ходе процесса, иначе я прикажу очистить зал. Суд неодобряет манеры, в которой процесс подается в прессе. Утренние газеты полнысенсационных репортажей, спекулятивных комментариев досужих писак и интервью слицами, не имеющими к делу никакого отношения. Суд не может, конечно,контролировать прессу, но он обращает внимание представителей обеих сторон нато, что нынешнее слушание посвящено одному-единственному вопросу: установлениюв предварительном порядке, существуют или не существуют основания дляпривлечения ответчицы к суду. Суд крайне неодобрительно отнесется к каким бы тони было попыткам любой из сторон витийствовать или устраивать здесь концертныепредставления. Суд желает ознакомиться с фактами – это все. А теперь давайтеприступим к делу. Мистер Редфилд провел экспертизу. Пройдите, пожалуйста, ксвидетельскому креслу, мистер Редфилд.

Эксперт повиновался.

– Хотите, чтобы я допросил свидетеля? – спросил ГамильтонБергер.

– Я займусь этим сам, – ответил судья Киппен. – МистерРедфилд, вы завершили баллистическую экспертизу?