Осталось с веселой улыбкой перетерпеть десерт и кофе. И, наконец, сбежать.

– Симона Нокс.

Она посмотрела на блондинку. В ее голосе слышалось напряжение, а на ярко-розовых губах лежала ухмылка. В следующую секунду Симона поняла, что ухмылка на самом деле вызвана сетью тщательно загримированных шрамов. Обычный человек, возможно, не заметил бы этого, но художник, изучавший строение лица и анатомию, не заметить не мог.

– Да?

– Ты меня не узнаешь?

Внезапно Симона поняла, кто перед ней.

– Тиффани!.. Извини. Давно не виделись.

– Действительно давно.

– Как поживаешь?

– А как я выгляжу? О, не стесняйся! Восемь операций за семь лет. Прибавь годы речевой терапии, немного кровоизлияний в мозг. Полностью реконструированное левое ухо, – добавила она, постучав по нему. – Конечно, я им не слышу, но нельзя желать всего сразу.

– Мне жаль…

– Жаль? Этот гребаный ублюдок выстрелил мне в лицо! Врачам пришлось собирать его по кускам. А ты ушла без единой царапины, не так ли?

Ничего подобного.

– Однако и годы спустя все только и говорят, что о храброй, сообразительной Симоне Нокс, которая спряталась и вызвала помощь. Пока я с разбитым лицом лежала под своим мертвым парнем.

Симона не хотела этого видеть – не хотела видеть вспышки выстрелов. Не хотела слышать крики.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось через такое пройти.

– Ты не знаешь, через что я прошла! – Голос Тиффани стал громче, обвисшее веко над левым глазом задергалось. – Я была красивой. Я была популярной. А ты была никем и ничем. Тебе просто повезло, а тебя называют героем. Как думаешь, почему люди покупают то дерьмо, которое ты лепишь?.. Тебе жаль? Ты должна была умереть! Я ждала двенадцать лет, чтобы тебе это сказать.

– Теперь сказала.

– Этого все еще недостаточно. Никогда не будет достаточно.

Тиффани выбежала прочь, а Симона вернулась в кабинку, и ее вырвало.

Когда она вернулась к столу, мать и сестра смеялись, сдвинув головы.

– Извините. Мне нужно уйти.

– Мы только что заказали десерт! – Натали взяла ее за руку.

– Мне жаль. – Сколько раз за сегодня она это произнесла?

– Только из-за того, что мы не согласились, не стоит… – Фраза Тюлип оборвалась на полпути. – Симона, ты белая как полотно.

– Я плохо себя чувствую. Я…

Тюлип быстро встала и обошла стол.

– Сядь. Посиди минутку. Я принесу воды.

– Не надо… – Ее руки дрожали. – Правда, мне нужно идти. Подышать воздухом…

– Да. Свежий воздух. Натали, останься здесь. Я провожу Симону на улицу. – Она обняла дочь за талию. – Заберем одежду в гардеробе. Номерок у меня.

Тюлип взяла их одежду, помогла Симоне надеть куртку.

– Возьми мой берет. Зря ты ходишь без головного убора. – Она вывела Симону в празднично украшенный внутренний дворик. – Теперь расскажи мне, что случилось.

– Ничего. Просто голова болит.

– Не лги. Думаешь, я совсем не знаю собственного ребенка?

– Извини. Ты права. Мне нужно пройтись. Подышать.

– Мы пройдемся. И ты расскажешь мне, что произошло.

– В туалете. Тиффани Брайс…

– Мы ее знаем?

– Я ходила с ней в школу. В тот вечер она была в кинотеатре.

– Ах да, я помню ее мачеху. Ей… гм… пришлось очень тяжело.

– Да. Она мне сказала.

– Я знаю, что тебе тяжело слышать напоминания…

– Она винит меня.

– Что? – Тюлип машинально пригладила волосы, растрепанные ветром. – Не может быть.

– Винит. Ей выстрелили в лицо. А со мной ничего не случилось.

– Это со всеми случилось, независимо от того, получили ли мы физические травмы. Со всеми нами. – Тюлип взяла дочь за руку. – Что она тебе сказала, дорогая?

– Перечислила мне свои травмы, обвинила меня в том, что я осталась невредима. И заявила, что я должна была умереть. Что она хотела, чтобы я умерла.

– Как бы она ни пострадала, она не имела права так говорить! Она могла умереть, если бы ты вовремя не вызвала помощь. Ты поступила храбро и умно. Никогда, никогда об этом не забывай! – Тюлип обняла Симону за плечи. – Я могу простить ей озлобленность, но ее слова жестоки и несправедливы. Ты сказала недавно, что не разочаруешь меня. Так не разочаровывай меня сейчас и не принимай ее слова близко к сердцу.

– Я ненавидела ее. В тот вечер, до всего, когда она пришла с Трентом, такая самодовольная и высокомерная, я ее ненавидела. А теперь…

– Теперь ты повзрослела, а она, видимо, ничуть не изменилась. Не все меняются, Симона. Не каждый способен пережить трагедию – и справиться с ней.

Симона положила голову на плечо матери.

– Порой мне кажется, что я все еще там. В туалетной кабинке.

– Тогда… боже, я сейчас выражусь, как моя мать: тогда открой эту дверь. Впрочем, ты так и поступаешь. Даже если мне не нравится твой новый путь. Я люблю тебя, Симона. наверное, поэтому постоянно раздражаюсь… Ну скажи, что ты сотворила с волосами?

Симона вымученно засмеялась.

– Говоришь о волосах, чтобы отвлечь меня от остального?

– Может, и так, но я все равно не понимаю, зачем ты их обрезала и покрасила в этот адски красный цвет.

– Наверное, я была в адском настроении. – Симона отстранилась, затем поцеловала мать в щеку. – Спасибо. Мне лучше, но я не хочу возвращаться. В любом случае мне не до десерта.

– Ты сможешь вести машину?

– Да. Не волнуйся.

– Я буду волноваться, так что напиши мне, когда приедешь к бабушке.

– Хорошо. Передай Нат…

– Я расскажу Натали, что произошло, чтобы мы могли посплетничать об этой глупой, злой женщине.

На этот раз смех дался легче.

– Я люблю тебя, мама. Наверное, поэтому постоянно раздражаюсь.

– Туше. Напиши мне. И пусть Сиси заварит тебе один из своих целебных чаев.

– Договорились.

Чтобы не возвращаться через клуб, Симона обошла здание по улице. Садясь в свою машину, она вспомнила, как не хотела сюда ехать.

И все же она была рада, что приехала. Странным и болезненным образом, но мосты навелись и оказались довольно прочными.

Симона не могла забыть лицо Тиффани – прежнее и нынешнее.

Не могла забыть надменность в прежнем и злобу в нынешнем. Не могла избавиться от видения обеих сторон медали: самодовольство юной девушки, которая гордится своей красотой, и озлобленность женщины, которая ее утратила.