– Так вот значит, как ты решила меня поздравить, – фыркнул он. – Знаешь что? Иди к черту.

– Тебя поздравить? С какой стати мне тебя поздравлять? – спросила я. – Тебя что, мало поздравили?

Он замолчал.

– Мир узнал о тебе только благодаря мне, – сказал он, но это была неправда; это я представила его миру, я его вела. Лишь благодаря мне у молодого автора «В воскресенье у молочника выходной» появился шанс.

– Просто в последнее время я поняла, что устала от тебя, – проговорила я.

– Так вот почему ты была такой вздорной.

– Да я вообще удивляюсь, как смогла так долго продержаться, – призналась я. – Надо было уйти уже давно. – Он весь раскраснелся и вспотел. Приложил руку ко лбу. Я смотрела на него, смотрела долго; это вошло у меня в привычку, я сделала это своим основным занятием, но сейчас можно было уже перестать. – Когда вернемся, – продолжала я, – я пойду к Эду Мандельману и подам на развод.

– Ты же никогда не жаловалась, – заметил он. – Раньше ты была довольна.

– Это было давно.

– Да, довольна и рада, – продолжал он. – Ты же сама говорила, как это волнительно. Быть частью всего этого. Потом ты постарела, и вдруг тебя все перестало устраивать. Ты стала как те вздорные старухи в ресторанах: заберите. Мне не нравится. Наверно, дело в этой премии, – заметил он. – Вот что тебя доконало, да? Вот что подтолкнуло к действию? Ты поняла, что, когда я умру, меня запомнят и даже будут думать обо мне, пусть всего две минуты, несмотря на то, что мой сын меня ненавидит, дочери считают никудышным отцом, а жена говорит, что хочет от меня уйти.

– А неужели тебе не интересно, почему? – спросила я. – Или ты считаешь, что все это с тобой просто случается, а ты невинный наблюдатель?

– Нет, я такого никогда не говорил.

– Ты никогда не был близок с детьми, – сказала я. – Даже сейчас. Их отец выигрывает Хельсинкскую премию и не хочет, чтобы они приезжали.

– А тебе не приходило в голову, почему я не хочу, чтобы они смотрели на это, не хочу видеть, как они смотрят?

– Нет, – ответила я, – не приходило.

– Так может, стоит задуматься.

– Ты для меня загадка, Джо, – сказала я. – Никогда не понимала, как тебе все это удается.

– Ясно, – ответил Джо, лег на спину и ненадолго закрыл глаза. – Хочу напомнить, что никто не заставлял тебя становиться моей спутницей, Джоан, и оставаться со мной всю жизнь, – добавил он.

– Что ты имеешь в виду под словом «заставлял»? – спросила я. – Ты был таким, каким был; ты привык требовать и получать. А я – у меня ничего не было, я восхищалась тобой. По сути, я была жалкой. – Он не попытался возразить, и я зачем-то сказала: – Я ходила в бар с Натаниэлем Боуном.

Джо уставился на меня, потом кивнул. – Понял. Это он тебя обработал, верно? Что он тебе наплел? Уходите от него, Джоан. Живите наконец своей жизнью! Вы достойны лучшего. Он свинья, этот ваш муж, он даже не разрешил мне написать его авторизованную биографию, не дал свое благословение!

– Ничего такого он не говорил, – ответила я.

Жар окутал меня со всех сторон. Мне казалось, что я упаду в обморок, растаю, начну разлагаться. Наконец я присела на деревянную скамью напротив Джо, и так мы и сидели в этой крошечной комнате – раскрасневшиеся, злые, упертые. Я плеснула воды на груду камней, и между нами выросла стена пара.

– Вот, – сказал Джо в тот день в «Уэверли-Армз» в 1956 году. – Прочти, пожалуйста.

Он опустил мою руку на стопку листков, что напечатал в тот день, когда я ходила к родителям. Я, как положено, заахала и заохала, изображая энтузиазм и удивление, а потом села на кровать и прочла двадцать одну страницу «Грецкого ореха» – первую главу, написанную в лихорадочном порыве. Он сидел напротив и смотрел, как я читаю.

– Джо, ты меня нервируешь, – сказала я, – прошу, прекрати. – Но я лишь пыталась выиграть время; я была в панике, хотя читала всего три минуты.

Наконец я вытурила его за дверь, и он пошел гулять по Гринвич-Виллидж один; пройдясь по Бликер-стрит, зашел в магазин грампластинок, встал в кабинке и стал слушать Джанго Рейнхардта. Наконец он не выдержал, так не терпелось ему узнать мое мнение, и вернулся в отель.

– Ну что? – спросил он с порога.

Я давно дочитала. Рукопись лежала на кровати текстом вниз, а я курила. Я думала о письмах с отказами, которые он получал из литературных журналов, даже маленьких, о которых никто не знал. «Попробуйте прислать другой рассказ», – было написано в них быстрым почерком, как будто у него было сколько угодно времени сочинять другие рассказы, как будто кто-то обеспечивал его финансовые нужды, пока он пробовал и пробовал.

– Слушай, – проговорила я, почти плача, – ты просил меня ответить честно, и я отвечу, – хотя потом, задумавшись, я поняла, что он не просил меня быть честной; я сама это додумала. Я помолчала немного и продолжала: – Мне очень-очень жаль, Джо. Но мне не понравилось. – Я прищурилась и откинула голову, словно у меня вдруг заболел зуб. – Твои герои какие-то неживые, – тихо добавила я. – Я хотела, чтобы мне понравилось, больше всего на свете, поверь, и там же описано начало наших отношений, значит, во мне оно должно откликаться? Заставлять меня заново пережить все эмоции, что я переживала тогда? Например, в том эпизоде, где Сьюзан идет в квартиру профессора Мукерджи якобы покормить кота, и они с Майклом Денболдом впервые вместе спят? Я тогда подумала – кто эти люди, я их совсем не знаю. Не обижайся, Джо, но у тебя не вышло оживить их.

Он весь ссутулился и присел рядом.

– Но как же «В воскресенье у молочника выходной»? – сердито произнес он. – Написано похоже. А рассказ тебе понравился.

Я посмотрела в пол, потеребила покрывало с катышками. – Я соврала, – шепотом призналась я. – Прости. Я просто не знала, что сказать.

– Знаешь что – к черту это все, – выпалил Джо, встал и произнес: – Ничего не выйдет.

– Что не выйдет?

– У нас с тобой ничего не выйдет. Наши отношения. Эта жизнь. Я больше так не могу.

– Джо, – ответила я, – если мне не понравился твой роман, это не значит…

– Значит! – воскликнул он. – Что мне прикажешь делать – быть твоим мальчиком на побегушках? Сидеть здесь, стирать и готовить жаркое, пока ты становишься литературной сенсацией?

Кажется, в этот момент я заплакала.

– Но наши отношения не целиком завязаны на литературе, – пролепетала я. – У нас есть другое, есть другие вещи…

– Ох, да заткнись ты, Джоан, – процедил Джо. – Просто заткнись. Чем больше болтаешь, тем хуже.

– Джо, послушай, – проговорила я, – я колледж ради тебя бросила. Я знаю, наши чувства настоящие. Вспомни, что ты чувствовал.

– Я уже не помню, – капризно ответил он.