Алекс тем временем продолжал своё неумолимое повествование:

— Я поклялся отомстить, Тина. В тот год, когда я вышел, родилась ты, а твоя мать вскоре умерла. Я хотел лишить твоего старика всего, что у него было. Хотел, чтобы он страдал так же, как и я. Но что у него было взять, кроме лживых денег? В его жизни не было ничего ценного, кроме тебя.

Алекс сделал шаг к столу и оперся на него обеими руками. Его глаза мерцали чернотой.

— Твоя семья лишила меня всего, что я любил. Я решил, что будет справедливо поступить так же. И я ждал. В день, когда тебе исполнилось шесть, я пришёл к вам домой. Колтона не было, ты была с няней. Старая курица засмотрелась в журнал, и ты гуляла во дворе одна. Я пришёл, чтобы убить тебя, Тина. Не так, как Расти, конечно. Хотел засунуть тебя в машину, отвезти на окраину и бросить там умирать.

Я должна была испытать страх, но его не было. Я не чувствовала ничего. Пустота и апатия.

Оторвав от меня тлеющий взгляд, Алекс отвернулся.

— Я подошёл к тебе и протянул руку, а ты вдруг подняла глаза и улыбнулась. Как сейчас помню, у тебя не было переднего зуба. Как у Расти когда-то. И я не смог. Одно дело пришить ублюдка-насильника, а другое — отнять жизнь у невинного ребёнка. Я ушёл и с того дня наблюдал за тобой издалёка. Следил, как ты росла, превращалась в красивую женщину. Я знал, что заберу тебя у него. Да, таков был мой план. Знал, что рано или поздно твой ненасытный отец подставится так, что все адвокаты мира его не спасут. Признаю, немного ускорил процесс. Подделать документы на опеку не составило труда, когда у тебя есть деньги. Я не собирался причинять тебе страданий, Тина. Мне хотелось обладать тобой, чтобы, то единственное, что было дорого человеку, которого я презираю всей душой, стало моим.

— Всё, что я говорил тебе до этого, правда. Ты стала моим исключением. Ты небезразлична мне, и я хочу тебя в своей жизни, — его голос стал почти нежным, когда он вновь посмотрел на меня. — И я никуда не собираюсь тебя отпускать.

Я никогда не понимала самоубийц. Мне казалось, что нанести физический вред самому себе гораздо сложнее, чем пережить моральные страдания. Ведь боль душевную лечит время, а смерть вылечить нельзя. Сколько нужно иметь смелости, чтобы лишить себя жизни? Зная, что завтра никогда не наступит? Не будет чудес, которых подсознательно ждёшь, когда просыпаешься по утрам, и никогда не узнаешь, что приготовило для тебя будущее. Не будет ничего. Забытьё. Нужно быть очень смелым, чтобы решиться на такое.

Сейчас же я, отъявленная трусиха, сидя на кровати в своей комнате, думала, что лишиться жизни куда проще, чем пережить свалившуюся на меня правду. До этого дня я не осознавала того, каких глубин может достигать отчаяние, а пустота в душе может быть такой мрачной и холодной, что невозможно найти в себе сил бороться с ней и хочется сдаться. А всё тепло, которое могло заполнить эту тёмную дыру, оказалось ложью. Жестокой подделкой.

Я даже не была уверена, что всё ещё существую. В рабочих бумагах отца я пару раз встречала фразу «скончался от травм, несовместимых с жизнью». Логично, ведь когда жизненно важный орган повреждается настолько сильно, что не может выполнять свою функцию, человек умирает. Оказалось, что душа важным органом не является. А чем ещё объяснить, что до сих пор жива? Почему не истекаю кровью и не задыхаюсь в предсмертных судорогах, если чувствую, что всё внутри меня уничтожено? Почему меня не покидает наивная вера, что Алекс с привычной ухмылкой на лице войдёт в спальню и скажет, что это был глупый розыгрыш? Что он никогда не хотел лишать меня жизни и держать возле себя, как приобретённую вещь, и что не было всех этих ужасов в его прошлом, и что мой отец совсем здесь ни при чём.

Стало ли мне легче от того, что отец сидит за дело? Нисколько. Я бы предпочла, чтобы ему дали пожизненный срок за то, чего он не совершал, чем пятнадцать лет обоснованно. Потому что так мои воспоминания о светлом беззаботном детстве остались бы такими же светлыми, а всё, чему он меня учил, не стояло под сомнением. Как человек, настолько чётко разделяющий границы добра и зла, говоривший, что ложь — самый большой грех, смог оказаться самым что ни на есть злом? Даже его отцовская любовь теперь стояла под сомнением.

Первой мыслью, когда я покинула кабинет Алекса, было поехать в тюрьму и умолять отца опровергнуть услышанное. Вот только я знала, что это ничего не даст. Он снова солжёт, как лгал всё это время. Многолетние шоры, лишавшие меня обзора на реальность, спали, и все мелкие детали вдруг сами стали складываться в одну большую червивую картину. Поездки на лучшие курорты, Рождество в Андорре, день рождения отца в Ницце, дорогая машина, дизайнерские тряпки, украшения... Зарплата уважаемого чиновника может позволить многое, но не столько.

Взгляд сам впился в запястье. Циферблат золотых «Картье» выжигал под собой кожу, подтверждая, крича о том, что вся моя жизнь была фальшивкой. Как я могла быть такой слепой?

Щёлкнув металлом застёжки, я отшвырнула часы в стену, выбив вмятину на гладкой штукатурке. Мне не нужно ничего из того, что куплено на нечестные деньги, подумала я и захохотала. Громко и истерично. Всё, что у меня есть, куплено на них. В моём гардеробе, так же, как и в жизни, нет ничего, не омрачённого воровством и пороком. Мужчина, которого я полюбила, оказался убийцей. Хотел убить меня, когда я была ребёнком. Возможно, и сейчас хочет. Использовал, как орудие мести. Впервые в жизни отдала своё сердце кому-то, и это оказалось роковой ошибкой: я была всего-то разменной монетой в давней войне. Алекс целовал меня, занимался со мной сексом, принимал мои признания в любви, всё это время осуществляя свой чудовищный план. Такой же лгун, как и мой отец. Никого. У меня нет никого.

Словно подслушав мои мысли, с хлопком распахнувшейся двери на пороге появился Алекс. Он остановился посреди спальни, внимательно оглядывая меня, жалко съёжившуюся на кровати.

— Тебе нужно поесть, Тина. Ты сидишь здесь уже несколько часов.

— Не хочу, - я избегала смотреть на него, уткнувшись взглядом в пушистые носки. — Хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

— Сложно принять услышанное, но, когда-нибудь тебе всё равно пришлось бы это сделать.

— Это тоже было твоим планом? — мой голос был настолько глухим, что я сама себя еле слышала. — Влюбить меня, чтобы потом обрушить всё на мою голову? Выбить почву из-под ног? Лишить меня желания жить?

С последней фразой комната стала стремительно уменьшаться в размерах: стены стали давить своей теснотой, словно я оказалась запертой в коробке.

— Никогда не смей говорить так, Тина, ты меня поняла? — голос Алекса прозвучал так грозно, что, несмотря на мое состояние, тело прошиб озноб. — Если бы я хотел заставить тебя страдать, то сделал бы это много лет назад.

При упоминании о том, что он хотел меня убить, потерянность и испуг мгновенно сменились яростью.

— Может, было бы лучше так и сделать? — зашипела я, зло уставившись на него. — Тогда мне не пришлось разговаривать сейчас с тобой.