При написании шпаргалок ведь тоже многое заучиваешь, чаще всего и передавать ничего не нужно было, в принципе материал был знаком, все имели опыт работы, нужно было просто развить тему, а уж с развитием темы у меня проблем не было, добавить немного вновь приобретенных знаний – и все.

На семинарах мы успешно трудились, садились в первые ряды, вдумчиво и преданно смотрели на педагогов, записывали все лекции, ни одного занятия не пропускали, иногда задавая умненькие вопросики, чтобы лектор мог запомнить студенток-интеллектуалок и сам продемонстрировать свой интеллект. Своей добросовестностью заслужили уважение преподавателей, нас выделили из общей массы и часто ставили зачеты автоматом.

По мере возможности мы помогали нашим коллегам, а они – нам, на курсе царила обстановка взаимопомощи и взаимовыручки. Несмотря на то, что институт был белорусским, преподавание велось на русском языке и студентам из сельских школ было очень трудно адаптироваться к языку «старшего брата», поэтому я с великим усердием помогала им на занятиях, проверяла работы и исправляла ошибки. Сокурсники и меня не оставили в беде: для очистки совести администрации белорусского ВУЗа и для отчетности какое-то количество в сетке учебных часов отводилось и на изучение родного белорусского языка, его тоже нужно было сдавать устно и письменно. На первый устный экзамен вместо меня пошла другая студентка (нас ещё не знали в лицо, а зачетки были без фотографий), а уж потом стало потруднее – письменные работы мне могли исправить, а вот на устных я несла такой бред, что наш преподаватель, толстый благодушный белорус, только похохатывал, колыхаясь всем своим тучным брюшком, и утирая слезы, говорил: «Да идзиця жа вже, идзиця, Курьянова!» Но зачёт мне всё-таки ставил. Однажды он предложил написать на доске и перевести примерно вот такое предложение: (уж теперь не ручаюсь за правильность «белорусской мовы) «Малэнькы конiк скача па лугавiнi».

Я совершенно спокойно и уверенно «перевожу»: «Маленькая лошадка скачет на лугу». А что? Очень похоже и как будто верно! Ох, и насмешила я всех! Ничего подобного! Это – «Маленький кузнечик прыгает в траве». Смеялись все: и учитель, и студенты.

Замечу, что это был не злорадный, торжествующий смех моих «милых» соучениц в педучилище, когда я не сумела спеть гамму, а искреннее веселье и впоследствии желание помочь. Меня потом долго называли «вэлыкi конiк» – большой кузнечик.

У студентов были большие проблемы и с иностранным языком.

В то время, когда мы учились, в средних школах превалировал немецкий язык. С немцами мы якобы дружили, пакт о ненападении был в своё время заключен. Во время войны, а после тем более, приветствовалось знание именно немецкого языка. Он считался международным. В городах-то ещё были профессиональные учителя, которые научили нас кое-каким правилам, небольшому словарному запасу, умению читать, писать. Сам язык, как таковой, мы, конечно, не знали, т.е. говорить на нем не умели, но в анкетах на вопрос, каким языком владеете, нагло писали вот уж точно как все: «пишу и читаю со словарем». В принципе, это так и было, соответствовало действительности: мы могли прочесть нетрудный текст, могли бы перевести (со словарем) и написать.

Но какая ситуация была в сельских школах? Там физику мог преподавать физрук (по созвучию слов), а иностранный язык тот, кто хоть немного разбирал текст и мог произнести без ошибки «guten tag» и «aufwiеderseen». Конечно, весь этот брак в преподавании откликнулся на сельских студентах: ну, вот представьте, если человек вообще не знает даже алфавит, как произнести ch, sch, дифтонги, может он что-нибудь прочитать? Могу ли я что-нибудь прочитать на английском языке или на французском? Нет, конечно! Так и с немецким в гродненском институте. О переводе лучше не вспоминать. На беду нам попалась молоденькая и нетерпимая учительница, этакая томная и утомленная жизнью рафинированная горожанка. Она, видимо, очень гордилась своим знанием иностранного языка и устало презирала тех, кто подобными знаниями не обладает, тем более такую шушеру, как сельские студенты-заочники. Придя на занятия, она в расслабленной позе садилась за стол и сниходительно-принебрежительно роняла: «Ну, что ж! Идите опять Вы, что ли, к доске, Курьянова! Пишите…» Бойко постукивая мелом, я писала тему семинара и простенькие задания, чувствуя себя очень неловко под восхищенными взглядами группы: «Во чешет!» Из-за того, что все меня считали «профи» и почти полиглотом, мне приходилось волей-неволей каждый раз тщательно готовиться к семинару, чтобы не подвести группу (а группа очень гордилась тем, что в ней учится такой «знаток»), выполнять задания и перевод задаваемого текста. Специально для ребят делала письменный перевод отдельно, а себе рядом с текстом выписывала словарик и пользовалась им во время занятий, что разрешалось и приветствовалось нашей томной дамой. Происходили смешные казусы: водя по строчкам пальцем, студенты судорожно пытались следить за обоими текстами, часто пропускали слова и целые предложения, но шпарили русский перевод подряд, отставая или перескакивая на 1-2 предложения немецкого текста. Тогда преподавательница, падлюка, опять манерно закатывала глаза, прерывала их и давала «советы»: «Ну, я же разрешаю вам пользоваться словарем, вот как Курьянова пользуется, почему вы списываете?» Мне опять становилось неловко, теперь уже за учительницу, вот ведь стерва! она не понимает, что ли, что ребята и читают-то с трудом, и я удваивала усилия помощи.

Один особо настырный 40-летний директор деревенской школы возмущался и всё допытывался у меня, зачем нужны глаголы связки: «Почему нужно говорить не просто «Ich Schuller», а «Ich bin Schuller»?

Что за чушь? Ведь можно сказать «Я – ученик», а «Я есть ученик» это ведь неправильно!» Да так привязался, как будто я составляла грамматику немецкого языка и нарочно проставила проклятые «bin, bist, ist». Впрочем, даже у этой томной молодухи все получили «удовлетворительно», а мне, и заодно Зинке, она просто взяла зачётку, написала «зачёт» и велела не приходить на экзамен, проставив сразу «отлично». Так что, проявив себя положительно на занятиях, мы с подружкой иногда освобождались от проверок на экзаменах. Правильно говорят: сначала работаешь на зачётку, а потом зачётка работает на тебя.

Самыми ужасными предметами для всех были история КПСС, марксизм, диалектический материализм, исторический, эмпириокритицизм и разные прочие «измы». Времени от профилирующих предметов они отнимали много, никто ничего не понимал, не мог запомнить и повторить бессмысленные, на наш взгляд, сочетания слов. Вот здесь мы были все в одной лодке, но ни один не высказал возмущения по поводу изучения этих самых «измов», только кряхтели и при сдаче зачетов вовсю пользовались так называемым вспомогательным материалом: справочниками, политическими брошюрами и практическими учебниками, они совершенно