открыто, как, якобы, справочники, лежали на столах. Преподаватели на такие вольности закрывали глаза, они понимали, что подобную «муру» не выучишь, нужен особый склад ума, как у наших и прочих политиков, а на практике, в процессе преподавания на уроках в школе, эти знания точно не пригодятся. По поводу нагрузки на учебные часы изучения «политики» есть маленькая бородатая притча: после 6 лет обучения в мединституте на экзамене профессор, показывая на 2 скелета, спрашивает студента: «Вы можете определить, чьи это скелеты? (в смысле мужской или женский)». Студент долго морщит лоб, а потом неуверенно говорит: «Неужели Маркса и Энгельса?»

Годы учебы летели незаметно, приходилось как-то изворачиваться, пристраивать на время сессий Алёнку: к бабушке отвозить или самой бабушке приезжать к нам, или раздваивать отпуска с мужем, но всё так или иначе устаканивалось.

МОСКВА СТОЛИЦА, МОЯ МОСКВА

В Москву я приехала в 1967 г., нам предложили жилье в коммуналке в хрущобе на пятом этаже. Чтобы будущим разведчикам жизнь мёдом не казалась, две семьи, каждая из трёх человек, поселили в комнаты трехкомнатной квартиры с шестиметровой кухней. Третья комната была не нашей, а предназначалась для политинформаций (а как же без них, родимых!) и занятий иностранным языком. Раз в неделю к нам вваливалась группа женщин, разбрасывала свое шмотье и начинала талдычить «инглиш». Замечу, что сами живущие в этой квартире изучали испанский язык, т.е. логичнее было им и заниматься в своей же учебной комнате. Однако для малочисленного контингента испаноговорящих студентов изучение этого языка для жён не было предусмотрено. Были организованы курсы для изучения только немецкого, французского и английского. Будто на месте работы мужа их жёны не должны разговаривать вообще, хотя начальство постоянно твердило, как важна помощь женщин в нелегком труде их мужей-разведчиков.

Не знаю, как остальные, но я попросила Витю принести мне элементарный учебничек, словарь и стала потихоньку-полегоньку разбираться с «испаньол»: кое-что спрашивала у Вити, кое-что слышала, когда он монотонно повторял по вечерам фразы, сидя за учебниками или за магнитофонной записью. Ребята уходили рано утром, приходили поздно вечером, ужинали и сразу начинали заниматься до отбоя. Замотаны были ужасно. Замечу: ведь язык предпочтительно учить в лингафонных кабинетах, а уж если дома, то хотя бы громко и обязательно артикулируя звуки, особенно это важно в испанском: там ведь нельзя «акнуть», если нужно «окнуть»: например, ramo – букет, a rama – лягушка, iho – сын, iha – дочь и т.д. С нашим московским говорком было довольно проблематично переключаться на такое точное воспроизведение звуков.

Мы ели, спали и учились в одной шестнадцатиметровой комнате.

А еще к соседям приехала тёща, стало совсем тесно, особенно на кухне. Даже хорошо, что Галина и Володя Василенко были необщительные люди: «здравствуйте – спокойной ночи» и всё. Зато у нас не было никогда разборок по коммунальным службам: кому на этой неделе убирать кухню, выносить мусор или мыть места общего пользования. Никакие доверительные общения, разговоры по душам не приветствовались, пропагандировались отношения доброжелательной осторожности или вообще настороженности. Любое доносительство и «стук» считалось проявлением доблести, чести и высокой гражданственности.

Минуй нас пуще всех печалей! Мне и в голову бы не пришло на кого-нибудь стучать, это же до какого маразма в таком случае надо дойти!

Приветствовались аффектация квасного патриотизма и подтверждение высоких моральных устоев, а в разговорах – общие темы: погода, дети, газеты, опять же чуточку лояльности и поддержка основной линии партии.

Что интересно: нам, в частности мне, особенно и не нужно было напрягаться, меня вполне устраивала и линия партии, и лояльность, и даже, по сути дела, усредненное и скученное существование в коммуналке с угрюмыми соседями. Тому, кто не ел пряников, и морковка покажется деликатесом. Все-таки мы жили в Москве, не у пана Михала под соломенной крышей в такой же пятнадцатиметровой комнатушке.

В любом случае жить в городе, тем более в столице, было намного интереснее и престижнее, чем в воинской части (надеюсь, что я не открыла еще одну Америку этим умозаключением), а сладкую морковку будущей жизни нам показывали издали, как Насреддин ослу.

Большинство из учившихся в Военной дипломатической академии ГРУ по окончании её должны были выехать за рубеж. И хотя все знали, что работа будет сложная и даже временами опасная (это уж кого, куда и на какую должность направят), у всех было неистовое желание поскорее распределиться, несмотря ни на что и наконец-то, если и не получать золотые горы, то вырваться из обыденщины, увидеть другой, интересный мир, жить, наконец, в человеческих условиях: нормальная квартира и приличная зарплата.

Мы продолжали отсылать небольшие денежные переводы своим родным. Я это делала и раньше, сразу как пошла работать, а потом и выйдя замуж. Мама и существовала-то на одну свою мизерную довоенную пенсию и на то, что я пришлю или сестра. Сестра уже жила в Перми и считалась в семье менее обеспеченной, чем я, москвичка, замужем и с большими перспективами. Отец пенсию тоже получал более чем маленькую, война и послевоенные годы поломали все трудовые стажи. Нужно сказать, что я никогда не забывала раз в месяц сделать перевод. Витя же не возражал, но и особо не приветствовал этот расход восторженными криками. Просто это был не обсуждающийся факт, я отсылала деньги – и все. Мама это очень ценила и радовалась скромным денежным вливаниям.

После халупы в Щучине, скученности гарнизона вообще, Москва и комнатушка на улице Маршала Тухачевского нам казались большим шагом вперед, а в дальнейшем ещё работа за границей, обещание прописки и квартиры в Москве. Поначалу нам казалось, что лучше уже и быть не может.

Это уж потом, когда мы увидели как живут за границей аналогичные по статусу работники, мы поняли, что и здесь наше государство нас опять поимело. Однако даже то, что мы получили за рубежом, условия жизни, впечатления, деньги, наконец, было неизмеримо выше, чем наша жизнь в Союзе. А кто не слишком загадывал наперед, могли себе не отказывать в маленьких радостях жизни: купить не нужную, но милую безделушку и не только безделушку, проехаться по стране, увидеть необыкновенно интересные места, познакомиться с интересными и известными людьми, побывать на приёмах в красивых нарядах, вообще почувствовать себя «белым» человеком.

В Москве же в то время мы не бедствовали, но всё равно приходилось скрупулезно рассчитывать зарплату, хватало на вкусную и свежую пищу, иногда пойти в театр, в кино, на выставки, принять гостей. Приобретать что-нибудь новенькое из одежды было не то что дороговато для нас, хотя и этот