приедем, – ровным глухим голосом произнесла она, не показывая, как ее задел поступок Дарлинга. – Помните, что я вам говорила? Наша цель – остаться у них на ночлег. Остальное предоставьте мне.

– Я все помню, – эхом отозвался Дарлинг и бухнулся обратно на сиденье.

На его брюках остались светло-серые грязные пятна. Уинифред отвернулась от юноши, пряча смущение от того, что он только что стоял перед ней на коленях.

– Будем разыгрывать молодоженов. Мы едем из Лондона в поместье моих родителей в Эссексе, но я ушибла ногу, когда вышла размяться, и мне срочно необходима помощь врача. Естественно, о продолжении поездки в моем состоянии не может быть и речи.

По крыше застучал дождь, сначала несмело, а потом, набирая силу, все громче и злее.

– Да помню я! – отмахнулся Теодор. К нему начала понемногу возвращаться его природная живость. – Помилуйте, Уинифред, вы пересказывали мне все это не далее, как мы сели в карету!

– У вас в одно ухо влетает, а в другое вылетает, – парировала она. – Можете представиться своим именем – раз они такие затворники, как говорит Эвелин, вряд ли станут распускать слухи. А услышав знакомую фамилию, они охотнее проникнутся к нам доверием.

Теодор важно кивнул.

– Как скажете, миссис Дарлинг.

Уинифред вспыхнула и процедила:

– Уймитесь. Приберегите ваш артистизм до лучших времен.

– Слушаюсь. – Юноша отвесил ей поклон – не с целью уколоть, как это делал Стеллан, а просто из веселья. В глазах от смеха плясали золотые лучики. – Чем же мне заниматься до лучших времен?

Уинифред была уверена, что ее предложение не понравится Теодору. Более того, она почти предвкушала его ужас.

– Мне нужно, чтобы вы помогли кое с чем. С одной подготовительной мерой.

– И что же это? Переплести вам волосы потуже? Выучить брачные клятвы? Придумать имена будущим малюткам Дарлингам?

Ну и идиот же он…

– Ударьте меня по ноге. Так, чтобы остался синяк.

Расслабленная улыбка сползла с его лица.

– О чем это вы говорите?

Она уставилась на юношу с раздражением. Ей хотелось бы поскорее покончить с делом, но Дарлингу все приходилось объяснять по меньшей мере дважды.

– Ударьте меня по ноге. Как можно сильнее. Если Клэртоны пошлют за врачом до утра, трудно будет ему объяснить, почему на лодыжке нет и следа от ушиба. – Она закинула ногу на сиденье и приподняла подол платья, обнажая стопу в кожаной туфле. – Давайте скорее, Теодор, у нас нет времени на пустые споры.

Залившись краской, Дарлинг отвел взгляд, вскочил и уставился в потолок.

– Господи, Уинифред! Я не буду трогать вашу ногу! – почти в отчаянии выкрикнул он и заломил руки. Она наблюдала за ним с отстраненным интересом. – Как вы можете просить о таком – оставить на вас синяк? За кого вы меня вообще принимаете?!

Да он же сейчас просто расплачется! Уинифред подперла щеку кулаком и терпеливо повторила:

– У нас нет времени на метания вашей морали. Просто ударьте меня по кости, вот здесь, чтобы остался след. Можете отвернуться, если вам так будет легче.

Теодор упрямо выдвинул вперед челюсть.

– Не стану, хоть убейте.

– Почему? Я же сама вас прошу.

– С чего вы вообще взяли, что я способен ударить женщину? Что я могу кого-либо вообще ударить? Вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что я бы стал…

Не слушая больше его речи, исполненные жалобного достоинства, Уинифред стянула с ноги туфлю, зажмурилась и изо всех сил врезала себе каблуком по лодыжке. Было не очень больно, но у нее все равно вырвался стон. Дарлинг осекся и обернулся. Увидев, как Уинифред преспокойно зашнуровывает туфлю на несчастной ноге, он вытаращил глаза.

– Ох, что вы наделали! – запричитал он, уже забыв о непотребстве в виде ноги Уинифред, выглядывающей из-под платья. – Как же вы теперь будете!..

– Вам придется понести меня от кареты до дома Клэртонов. Желательно, чтобы вы имели при этом страдальческое выражение лица, – невозмутимо пояснила она, опуская подол.

Лодыжка отзывалась слабым, глухим отголоском боли. Точно будет синяк.

Теодор с шумом опустился на сиденье. Вид у него и впрямь был донельзя несчастный.

– Неужели нельзя просто притвориться, что вам больно? – беспомощно спросил он. – Зачем нужно калечить бедную ногу?

– Можно, но естественная реакция гораздо лучше. Хороший врач сразу поймет, что я симулирую, – рассудительно ответила Уинифред.

Ее забавляла реакция Теодора, его искреннее беспокойство и резкий отказ причинить ей боль, пусть даже она и настаивала.

Дарлинг ошеломленно покачал головой. Из-за дождя совсем стемнело, и в полумраке кареты она едва различала лицо юноши.

– Вы идете на какие-то совсем уж отчаянные меры, Уинифред!

У нее кольнуло шрам, и она сглотнула.

– Это вовсе не отчаянные меры, – возразила Уинифред.

Карета начала замедлять ход, и она отодвинула шторку, давая Теодору понять, что разговор окончен.

– Кажется, мы приехали. Как думаете, вы сумеете дотащить меня? Или мне попросить кучера?

Дарлинг поспешно вскочил. Лошади остановились, и он чуть не упал на Уинифред, едва успев удержаться за полку для багажа.

– Не надо, я сам. – Юноша выпрямился и подал ей руку. – Кажется, вы что-то говорили про страдальческое выражение лица?

* * *

– Извините, сэр, но я не могу вас впустить.

Дворецкий смотрел на них тупым, как у осла, взглядом. Уинифред с раздражением подумала, что вряд ли он вообще в состоянии их разглядеть из-под стекол залитого дождевой водой пенсне. У далеко не тщедушного Дарлинга уже начинали дрожать руки. Она сама не пушинка, да и платье тяжелое. Бархат вобрал в себя воду, как тряпка, и был безнадежно испорчен.

– Вы, кажется, не понимаете. – В голосе Теодора прорезались истеричные нотки. – Моя жена ушибла ногу и мучается от страшной боли, а это ближайший дом на многие мили!

Он поудобнее перехватил талию Уинифред, и у нее по телу побежали мурашки. Она старалась не думать о том, как плотно сейчас прижимается к Дарлингу, как его руки обхватывают ее талию и ноги. Ей оставалось только неловко вцепиться в ворот его сюртука. Когда Теодор менял положение рук или ветер вдруг приносил ей в лицо его цветочный аромат, она ничего не могла поделать с бешено скачущим сердцем.

– Сожалею, сэр, но ничем не могу помочь, – тупо повторил дворецкий. – Господа сегодня никого не принимают.

– Но это дело жизни и смерти! – вырвалось у Дарлинга, и Уинифред, изображавшая полуобморочное состояние, покосилась на него с удивлением. – Вы хотите, чтобы на вашей совести была смерть моей жены?

Уинифред поморщилась. Драматические роли Теодору не даются, он бессовестно переигрывает.

Дворецкий пошамкал губами, готовясь в очередной раз выдать заготовленную фразу. Тогда Дарлинг торопливо выложил последний козырь:

– Просто