Пол в ней был холоднее, чем в коридоре. Она поежилась и поспешила ступить на пыльный персидский ковер. В стене располагался холодный камин, но кроме него и ковра, в большом помещении ничего не было. Уинифред повернулась, чтобы уйти из пустующей комнаты, но вдруг прямо у нее за спиной раздался приглушенный кашель.

Она замерла на месте, леденея от ужаса. Темно, хоть глаз выколи. Лондонские дома можно осмотреть благодаря уличному освещению, а здесь – темный парк и глушь на ближайшие мили. Конечно, она не заметила, что в углу…

– Роббер[13], – произнес Дарлинг у нее за спиной, и Уинифред обернулась.

В углу никого не было, но взгляд ее упал на камин. Ну конечно! Должно быть, он соединен общей трубой с тем, который находился в гостиной. Звуки слышались так четко, будто Теодор стоял рядом с ней.

Сгорая от любопытства, Уинифред на цыпочках подобралась к камину и присела возле него. Внутри темнела маленькая металлическая решетка, разделяющая трубу. Уинифред понимала, что разумнее было бы поскорее осмотреть остальные комнаты, но ничего не могла с собой поделать. Она пообещала себе, что задержится всего на минутку.

– Второй раз подряд! – пожаловался высокий женский голос. Несмотря на шутливость тона, в нем слышалась досада. – Мистер Дарлинг, вы просто прирожденный игрок!

– Пустяки. Мы с матерью частенько играли вдвоем в вист, – смущенно отозвался Теодор.

Уинифред едва подавила смешок. Он превосходно играет в карты, танцует, имеет образцовое воспитание и образование – и все равно не отличается умом, бедняжка.

– О конечно, Хелен! Мы читали о кончине ваших родителей в газетах. Примите наши соболезнования. Это все, конечно, просто ужасно. Должно быть, вы просто безутешны! Потерять обоих родителей, и в столь короткий срок!

Уинифред, поднявшаяся было, чтобы уйти, вновь присела. Пустой светский разговор приобретал интересный оборот – о семье Дарлинга она до сих пор знает неприлично мало. Конечно, лучше было бы узнать все от него самого, но если он не желает с ней делиться, почему не подслушать?

– Да… Это ужасно.

Теодор сделал паузу, и Уинифред почти увидела написанное на его лице беспомощное отчаяние.

– Прошу простить мою супругу, – сухо вмешался мистер Клэртон. – Судя по всему, она изголодалась по светским сплетням.

Его укол бы призван заткнуть миссис Клэртон – к разочарованию не только ее самой, но и Уинифред. Но Дарлинг поспешно возразил:

– Все в порядке, сэр. Я с удовольствием удовлетворю любопытство вашей супруги… насколько смогу.

Кажется, миссис Клэртон осталась довольна таким исходом – на Теодора тут же посыпались вопросы:

– Но у вас же осталась сестра, так ведь? Кэтрин? Я была знакома с ней в свой первый сезон в Лондоне. Отчего вы не перевезете ее в столицу?

Уинифред зажала ладонью рот, чтобы не ахнуть. Значит, его сестра все еще жива? Но почему же тогда ее портрет оказался спрятан в Большом кабинете?

– Кэтрин… не любит город, – неохотно ответил Дарлинг. – Переехав в Лондон после смерти родителей, я ожидал, что она захочет приехать ко мне, но… она ответила твердым отказом. По ее словам, там слишком много тяжелых воспоминаний.

– Ах да. – Голос миссис Клэртон смягчился. – Конечно, понимаю. Дело в Генри?

Генри? Из писем в комнате с роялем Уинифред поняла, что Генри Дарлингом звали отца Теодора. Но если речь и правда идет о нем, почему миссис Клэртон позволяет себе так фамильярничать?

Теодор замолчал и ответил почти удивленно:

– Да, в Генри.

Значит, речь не об отце.

– Вы удивлены? Весь город только о том и судачил, когда Кэтрин, не дождавшись конца сезона, вдруг уехала в семейное поместье. А чуть позже стало известно о смерти Генри, вашего брата, и все стало ясно. В тот год, кажется, вовсю бушевала холера?

Значит, Генри Дарлинг – брат Теодора, погибший в то же время, когда из Лондона уехала Кэтрин. Выходит, когда родился Теодор, ни его брата, ни сестры не было в городе – один умер от болезни, другая спасалась от нее в хартфордширской глуши.

Уинифред вдруг вспомнила, как в карете Дарлинг расспрашивал ее о братьях и сестрах. Она так упивалась собственным горем, что и не подумала спросить о его родственниках! А ведь он, наверное, рассказал бы ей, это был такой простой, прямой вопрос! И когда же она успела так отупеть?

Сердясь на саму себя, она поднялась, чтобы поскорее осмотреть остальные комнаты. Уже столько раз она из-за собственных желаний мешала ходу работы! Пора положить этому конец.

Когда Уинифред уже схватилась за ручку, до нее донесся горький смешок Дарлинга:

– Вы правы, мэм. Кажется, от света ничего не утаишь.

Не желая больше слушать, она выскользнула в коридор и заперла дверь. Со шпильки по бокам соскоблилась позолота, и Уинифред от злости едва не швырнула искореженное украшение в окно.

Сколько информации она упустила из-за скрытности Дарлинга, а сколько – по собственной глупости! При одной мысли о том, что вместо подслушивания она могла просто спросить его о братьях и сестрах, ее разбирала досада. Конечно, он мог и не сказать правды, но она бы, по крайней мере, попыталась.

Кажется, в чем-то Уоррен прав – чувства действительно мешают мыслить трезво. Больше она подобной ошибки не допустит.

Сосредоточившись, Уинифред вскрыла замок следующей комнаты, напротив той, в которой только что побывала. Она оказалась полной противоположностью предыдущей. Здесь было натоплено до духоты, хотя на дворе стоял июнь. В камине тлели головешки, окна занавешивали плотные тяжелые шторы. Она огляделась. В темном углу, за книжной полкой, располагалась кровать с балдахином – совсем такая же, как в гостевой комнате, пыльная и старомодная. На чистом деревянном столе стоял огарок свечи. Уинифред зажгла его и обошла комнату. Само ее существование привело ее в тупик: почему в пустой, пыльной, запертой на ключ комнате прислуга следит за камином, а в других – нет?

Возможно, это комната горничных. Но почему тогда здесь только одна кровать? Впрочем, прислуга могла собираться здесь тайком от хозяев, чтобы обменяться сплетнями, выпить или сыграть в карты. Одинокий, полупустой, старомодный дом мистер Клэртон держит в железных тисках – что еще им остается делать?

Уинифред удовлетворилась таким объяснением и подошла к книжной полке. Названия были ей незнакомы, здесь хранилось много трудов на латыни и другом языке с непонятными символами. Уинифред невольно поискала глазами «Сон в летнюю ночь», но пьес тут, кажется, не было.

Потеряв интерес к книгам, Уинифред обошла стол и выглянула в окно, отодвинув штору. Парк при усадьбе покрывал густой туман,